Погружение во мрак

Пела она неплохо, почти без фальши. Но когда какой-то босяк похлопал ее по заднице, не бросив монеты, девица, не моргнув глазом, врезала ему в челюсть своей изящной туфелькой, прямо золоченым кончиком... Босяка уволок биороб. Девице долго хлопали, выражая поддержку, теперь денег бросали вдвое, втрое больше – от облапивших ее прелести рук не было ничего видно, но девица лишь призывно хохотала, разжигая страсти тех, кто не успел до нее дотянуться. Иван подумал, что она очень недурно зарабатывает, раз в сто побольше самого шустрого и грамотного работяги, правда, наверняка, делится с кем-то.

Гуг словно угадал его мысли.

– Этой крошке хватает лишь на сладенький ликерчик да пару пирожных в день. Да эта обезьяна, – он кивнул в сторону малайца-бармена, – наверняка укладывает девочку на ночь с десятком ублюдков, не думай, что он ее жалеет.

– Это ее работа, – сухо заметил Крежень. – Каждый должен делать свою работу.

– Ты всегда был злым, – сказал Гуг и отвернулся.

Песенка закончилась. Груди у девицы стали белыми, пышущими жаром, намятыми, наглаженными. Зато сидящие задирали вверх красные ладони, будто выхваляясь друг перед другом, кто-то старательно и похотливо вылизывал со своих лап приставшую помаду.

– Отвечай, Седой, – неожиданно резко процедил Гуг, уставившись на Креженя, – иначе я вышибу из тебя ответ вместе с твоими мозгами!

Крежень нахохлился еще больше, покачал головой.

– Не слышу вопроса, – сказал он тусклым голосом. – Ну чего тебе отвечать, Буйный?! Если я тебе не нужен в банде, я уйду.

– Уйдешь, еще как уйдешь, – зловеще заверил его Гуг.

Теперь Иван ничего не понимал. Он пришел сюда не старые счеты сводить, он не держал зла на Седого. Ему надо было пробраться туда, куда не всем дверца открыта, протиснуться хоть в щелочку... иначе все впустую. Гуг мог своей резкостью испортить дело.

– Где Лива?!

– А почему ты у меня спрашиваешь? Спроси у него, может, он знает! – Крежень мрачнел на глазах.

Иван смотрел на друга и ничего не мог понять – Гуг бледнел, он из почти свекольно-красного стал чуть ли не зеленым, руки задрожали. Взгляд застыл и остекленел...

Иван видел, куда смотрит Гуг.

– Чего ты ко мне привязался! – Крежень попытался убрать руку со стола, но не успел, Гуг придавил его запястье своей тяжелой ладонью.

– Что это, – он ткнул пальцем в идеально ровный, чуть просвечивающий свежий шрамчик на руке Седого. – Откуда он у тебя?!

– Котенок поцарапал, – неумело соврал Крежень и напрягся, окаменел.

– Котенок, говоришь?! – Гуг неожиданно резко ухватил Седого за горло, сдавил его, притянул голову к себе и прошептал в ухо: – Это след ее ноготка, это ее метка, сволочь. Ноготок ей вставили на Гиргейской зоне, понял?! Таких нигде больше не найдешь... Колись, Седой, я за себя не ручаюсь!

Крежень не успел расколоться, голова его, седая и ухоженная, свесилась набок, он потерял сознание от удушья, руки обвисли, с пересеченной шрамом губы потекла по подбородку слюна.

– Мразь! – выругался Гуг. И повернулся к Ивану: – Теперь я верю, Ваня, ты был прав, они все ссучились. Да, ссучились и обкладывают меня будто больного, старого медведя в его берлоге. А Ливочку они убили! – Гуг зарыдал. Краски возвращались на его лицо, он вновь превращался в обрюзгшего и багроволицего викинга. Викинга с грустными глазами, но чугунной челюстью.

– Ты мог ошибиться, Гуг, – сказал Иван, – причем тут этот порез?

– Нет! – Хлодрик сразу осек его. – Никогда, Ваня. Эти вставные ноготки делают из какой-то хреновины, я не знаю, но они всегда режут так, после них всегда шрам светится изнутри, это неземная керамика. Каждый такой ноготок – это метка, Ваня! Их не ставят кому ни попадя. Ай, Лива, Лива моя лапушка, сгубили они тебя, сволочи!

– Она что, одна имеет такой ноготь? – резонно вставил Иван. Он не мог допустить, чтобы Гуг в порыве слепой ярости, дикой и не совсем обоснованной, на его взгляд, ревности, пришиб Седого. Ведь Седой одна из немногих ниточек, обруби ее и бодяга будет длиться вечно.

Пока не придут... Иван уже сам не верил во Вторжение.

Все, что с ним было, казалось бредовым сном. Но был этот бред явственней яви.

Крежень осторожно приоткрыл один глаз, потом второй.

– Прочухался? – спросил Гуг.

Крежень не ответил.

– Ну, Седой, выбирай – здесь тебя прикончить иди в другом тихом местечке? – Гуг не шутил, его неудержимо трясло. Много всего накопилось в этом большом и непростом человеке. Иван глядел на него и думал, вроде бы, и знакомый, свой, понятный до мелочей, и в то же время незнакомый, чужой, непонятный.

– Когда будешь кончать, Гуг, – просипел Крежень, – вспомни, как мы вместе работали по крейсерам, как я твою пулю в плечо свое принял, как тебя от парализатора уберег... а еще припомни, как первый раз от Европола уходили, как ты наверх лез, а я с Фредом прикрывал тебя, а Фреда, между прочим, пристрелили, Гуг, Ты все вспомни, все! У нас операция была разработана – от и до, понял! А этот тип, – он кивнул на Ивана, – влез и все напортил! А сейчас стучит на меня и на ребят, проверенных ребят, ты же их знаешь, Гуг. Не верь ему!