Погружение во мрак

x x x

Когда с головы сияли черную повязку, Лива невольно зажмурилась от ослепительного света. И лишь спустя немного времеии поняла, что горят всего лишь два семисвечных шандала по бокам от нее.

Ей было хорошо. Истома и нега переполняли молодое красивое тело. Оиа не могла припомнить, чтобы когда-нибудь в жизни испытывала подобное наслаждение. Прямо нирвана какая-то! Лива млела и томно закатывала большие синие глаза. И если бы ее спросили, сколько времени прошлое тех пор, как она визжала, кусалась, ругалась похлеще пьяного матросами пиналась своими прекрасными, но очень сильными ножками, Лива не смогла бы ответить.

А прошло лишь около часа.

Говард Буковски, этот холеный джентльмен в дорогом костюме, вел себя словно последвий мерзавец. Мало того, что он чуть не сломал ей руку, так еще и общупал всю с ног до головы в полутемной утробе «Форда-Лаки», только что не изнасиловал! Лива все выжидала момента, чтобы врезать седому хорошенечко. И когда такой миг настал, не оплошала.

– Получай, сволочь! – выкрикнула она, лягая обидчика в пах.

Лива не промахнулась. Зато всю дорогу от машины до крохотного палисадничка Крежень тащил ее за ногу, волочил словно старую ненужную куклу. Европа! Она давненько мечтала о путешествии в Европу. Но не о таком путешествии.

Потом ее били сразу трое: Крежень, какой-то скелет в джинсах и пижон в юбчонке. Били с любовью, по-родственному, не калеча, не оставляя видимых следов, но причиняя дикую, невыносимую боль. Били, оглаживали, ощупывали, хохотали и снова били.

Потом она потеряла сознание.

А очнулась в комнатушке, задрапированной черным бархатом. Сидела она в большом кресле с резными деревянными подлокотниками. И колдовала над ней какая-то старуха-уродина: вытворяла что-то непотребное с волосами. У старухи было мертвецки белое лицо. Оно ничего не выражало. Холодными тонкими пальцами старуха втирала в кожу мулатки тягучие, неприятно пахнущие мази. Потом вдруг начинала сдавливать ей виски – и ледяные руки сразу становились обжигающе горячими. Ливадия Бэкфайер Лонг, в просторечии Лива. Стрекоза, не могла ни встать, ни повернуть головы, ни шевельнуться. Она была в полной власти странного существа. Ощущение блаженства стало приходить постепенно, по капельке – после того, как старуха влила ей в рот горькое снадобье из трех крохотных пузырьков. И тогда Ливе открылось, что сидит она перед высоким старинным зеркалом, а за спиной ее ворожит и колдует совсем не старая, а напротив, молодая, но безглазая красавица с высоким оголенным лбом. Глазницы ворожеи не были пусты, в них стояла чернота, в них застыл мрак – слевно в провалы черепа плеснули остывающей, утрачивающей блеск смолой.

Лива совершенно четко осознавала, что этого не должно быть, что все это страшно и невозможно. Но она уже плыла в теплых и убаюкивающих волнах чужих грез, она растворяясь в огромном и недоступном ее пониманию. И это не было наркотическим сном. Она много чего испытала, могла сравнивать. Нет, это было иное, совсем иное! Она подняла глаза – и не увидела потолка комнаты, черные бархатные стены уходили ввысь, в ночь, в темень. А пальцы колдуньи продолжали то леденить, то обжигать. Безглазая вонзала крохотные иголочки в каждый ноготок на руках и на ногах мулатки, ввинчивала что-то колючее, распирающее, пришептывала ... лишь один ноготок ей не поддался, и она вонзила иголочку в мяготь пальца. Лива увидела капельку собственной крови – живой, дрожащий шарик. Но это была не ее кровь. У нее не могло быть изумрудной зеленой крови! Она хотела спросить, потребовать объяснений. Но язык не послушался ее. И желание тут же угасло. Снова ее подхватили волны. И понесли, понесли, понесли ... Она ощущала легкое прикосновение тончайших одежд к коже, слышала их шелест. Но она уплывала все дальше из комнаты, обитой черным бархатом – и зеркало, струящейся и осыпающей брызгами рекой уносило ее в свои глубины.

Сколько она была вне себя, Лива не помнила.

Свет свечей пробудил ее.

И не так уж ярок и ослепителен был этот свет. Два семисвечника еле разрывали беспросветный мрак, заставляя его отползти лишь на несколько шагов от основания высокой и ажурной стойки, увенчанной крохотным сиденьицем без спинки и подлокотников. Матово поблескивающим изваянием застыло тело мулатки под уходящими в ночь сводами. Лива видела себя со стороны, будто некая незримая сила даровала ей второе зрение. И ей не было страшно за себя – столь хрупкую и одинокую во мраке. Юна не знала страха, ибо она все еще плыла ... Тело казалось невесомым, не требовалось ни малейших усилий, чтобы держать спину прямой. Руки застыли двумя тонкими крылами, раскинутыми словно для предстоящего оолета. Полета в никуда.