Пой, Менестрель!

Да будет день! — И будет боль,
И с каждым часом все больнее.
Я, верно, доиграю роль
И отказаться не посмею,
И буду долго умирать —
Еще живой, но за спиною,
Неслышная, стоит опять
Подруга с острою косою.
Сместилось все! Окончен бал,
На карнавале меркнут краски
И ледяной ее оскал
Заметен из-под каждой маски.
…На чердаке хохочет сыч,
И мне слова его понятны.
«Ты кто? Охотник или дичь?» —
Насмешник говорит крылатый.

А утром — новые дела,
И серость буден суетливых
Мне мозг и сердце облекла
Своею паутиной лживой.
Я снова восхожу на трон,
Забыв бессонницы бесчестье,
То доброй вестью поощрен,
То покорен невинной лестью.
А стоит мне глаза закрыть,
Как лезвие сверкнет стальное,
Бежит песок. И рвется нить
В руке Подруги-за-спиною.
И хлещет взгляда резкий бич,
И вслух произносить не надо…
«Будь ты охотник, будь ты дичь,
Но за каким кустом засада?»

Я душу даром отдавал,
Надеясь получить отсрочку,
Но с каждым часом ближе сталь,
А я сражаюсь в одиночку.
И, что-то силясь доказать,
Я голову держу все выше,
Хотя пора уже понять,
Хотя пора уже услышать
Тот голос, что во мне поет,
Мешает спать и так тревожит,
Но рваться нити не дает
И лезвию — коснуться кожи.
У ночи есть особый клич,
То волчий вой, то лай собачий.
«Ты был охотник, станешь — дичь»,
Но все могло идти иначе…

Когда-нибудь войду я в дом,
Где ждут и где меня прощают,
Не палачом, не должником,
Я заплачу сполна, я знаю,
Еще я не отрезал путь,
Еще вдали очаг мне светит.
И я вернусь когда-нибудь,
И я решусь за все ответить.
И с каждой раны смоют соль,
И спящий вечным сном — проснется.
Да! Будет день — и сгинет боль,
Да! Сердцу сердце отзовется.
Моя рука — в твоей руке,
Ведь судьбы так переплетутся:
Оленю — скрыться вдалеке,
Охотнику — домой вернуться.

* * *

Голод. Злой февральский ветер бросает в лицо не то дождь, не то мокрый снег. Артур закрывается рукой, плотнее стягивает полы плаща. С возвышения перед палаткой обводит взглядом лагерь. Неужели эта толпа голодных, измученных оборванцев — его войско?

Стоит долгая, страшная зима. Даже здесь, на юге, снег еще не сошел, превратился в жидкое месиво. Все давно уже забыли, что такое сухая обувь.

Голод. Целыми днями одна мысль — о хлебе. Открываешь поутру глаза — хлеба, засыпаешь ввечеру — хлеба, отправляешься в дозор, стоишь на часах — хлеба, хлеба, хлеба.

В середине декабря каралдорцы перешли по льду порубежную реку и захватили две крепости — Нельт и Рофт. Из Нельта Артуру удалось выбить врагов сразу. Два месяца длится осада Рофта. Воины называют Рофт не иначе как крепость «Сломи зуб».

Голод. Сосущая пустота в желудке, слабость в ногах, пальцы едва удерживают оружие. Все время хочется спать. Осажденные и осаждающие мучатся одинаково. Лед на реке вздулся и потемнел, теперь каралдорцы не могут рассчитывать и на удачную вылазку. Не уйти. Сдаваться в плен не желают. Ждут. Чего?

Гонца за гонцом отправляет Артур к Магистру. Требует прислать денег, продовольствия, фуража. У Магистра один ответ — казна пуста. Войско голодает. Окрестные деревни разорены. Отряды, посланные за продовольствием, выгребают все подчистую. Забирают посевное зерно, обрекая всю округу на голодную смерть, — проклятье королю, проклятье его людям! В лагерь приходят отчаявшиеся женщины, приводят детей, которых нечем кормить. Артуру все время слышатся их крики: «Тогда убейте нас!» Все чаще вспоминаются ему слова Аннабел: «Оборотень принесет лишь плач и страдание в каждый дом».