Пой, Менестрель!

Актеры живо обернулись. Перед Плясуньей мелькнуло чье-то веснушчатое лицо, вихры волос не менее огненных, чем ее собственные. Прежде чем она успела хорошенько разглядеть незнакомца, он исчез — как сквозь землю провалился. Беседа прервалась, актеры недоуменно оглядывались, к тому же и на обрыве, где начали собираться зрители, царило смятение. Плясунья слышала резкие женские крики и ропот мужчин. Один из актеров Овайля объяснил причину переполоха:

— Кошелек срезали у богатой горожанки, а у рыцаря золотые шпоры сняли.

Овайль схватился за пояс и успокоенно вздохнул. Его кошелек уцелел.

— Если преданно служишь своему ремеслу, — продолжал, возвращаясь к прерванному разговору, Овайль, — непременно встретишь единомышленников. Разве мог я надеяться собрать новую труппу? Теперь, когда живут в достатке лишь торговцы да прихвостни Магистра? Все прежние друзья меня покинули… Однако появились новые. Разное между нами бывало, но труппа жива, и мы играем…

Он произнес это слово значительно, можно было не сомневаться, что дела важнее Овайль не представляет. И в беседе с самим монархом он бы сказал снисходительно: «Ваше величество правит, а мы (великолепная, многозначительная пауза) — мы играем».

Актеры согласно закивали. По их мнению, Овайль должен был сейчас произнести похвальное слово в их честь. А он вдруг зарычал:

— Живо одеваться! Начинаем.

Плясунья влетела в фургончик. Платье было приготовлено, висело, перекинутое через веревку: ярко-желтое платье и оранжевый пояс, осенний наряд, в котором так хорошо танцевать на обрыве у реки. Плясунья дергала платье, от волнения никак не могла попасть в рукава. Внезапно движения ее замедлились, она оправила наряд, аккуратно закрыла коробку с гримом, собрала и спрятала в мешок парики и накладные бороды, — все разворошили, у одного из актеров Овайля не нашлось подходящего парика. Плясунья завязала узел, из которого пару часов назад выдернула желтое платье, присела на прибитую к полу скамью. Радостное оживление покинуло ее, стоило вспомнить: не кромку леса увидит она с обрыва, а костры лесорубов. Ей уже не хотелось танцевать. Вместо этого — выйти на подмостки и закричать: «Люди, куда же вы смотрите! Глаза ваши прикованы к бархазским и каралдорским побрякушкам, а настоящее сокровище теряете. Почему молчите? Неужто я одна выросла на пороге этого леса? Неужто вам не нравилось в жаркий полдень находить в траве душистые ягоды земляники? Ворошить прелую листву в поисках грибов? Нанизывать бусы из ярких ягод рябины? Неужто прежде не замечали красоты и нынешнее безобразие не разъедает глаза?» Плясунья готова была выкрикнуть все это, да только знала — ноги слушаются ее много лучше, чем язык.

— Ты готова? — Откинув плотную кожаную занавеску, в фургончик заглянул Флейтист.

— Не хочу танцевать.

Ее одолевала злость на жителей Арча, не сумевших отстоять леса.

Флейтист ступил на подножку. Он был высок, головой касался крыши, и широк в плечах, так что когда шагнул внутрь — в фургончике сразу стало тесно. Флейтист стоял подбоченившись и сверху вниз сердито смотрел на Плясунью, а она — на него, с некоторой робостью, догадываясь: сказала что-то не то.

— Правильно, зло так и пойдет расходиться кругами. Тот, кто убивает красоту, будет доволен. Он и хочет, чтобы у тебя опустились руки. Лесорубы лишили жителей Арча леса, ты оставишь их без праздника… Нет, ты должна танцевать — вопреки всему. Танцевать, хотя бы у тебя сердце рвалось на части… Хотя бы все вокруг было охвачено огнем! — Он поднес к губам флейту и взял несколько нот. — Нам не под силу прогнать лесорубов. Так давай делать, что можем. Кинув людям в лицо слова ненависти, вызовешь скорее всего ответную ненависть. Разве ты этого хочешь? Попытайся воззвать к их сердцам, растрогать..

— Как?

— Как умеешь. Танцем.

— Идем, — сказала Плясунья.

От реки тянуло холодом, но Плясунья знала, что уже через несколько мгновений ей будет жарко. Флейтист стал справа, Скрипач слева, она — в центре помоста. С двух сторон, ограждая помост, тянулись к небу мощные арчинские сосны. В вечернем свете стволы их казались розоватыми. Сзади круто обрывался к реке песчаный берег. Впереди полукругом устроились зрители.

Вечерело. На небе можно было уже различить бледный серп месяца и одну-две звезды. Следом за Плясуньей на подмостки должны были выйти жонглеры с факелами, а за ними — актеры Овайля.

Плясунья топнула ногой по наспех сколоченному настилу, и в воздух поднялось маленькое облачко пыли и опилок. Вскинула над головой руки, и тотчас к шуму сосен присоединился иной звук — поначалу тихий, еле слышный, он набирал и набирал силу. Это пела флейта. Вступила скрипка. Маленький, сухонький человечек всем телом повторял движения смычка. Казалось, не он держит смычок в руке и водит по струнам, а оживший смычок завладел этими длинными белыми пальцами и заставляет их танцевать.