Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Трудно сказать, перевод ли это из какого-то источника, навеянного вертерианскими мотивами, или проба собственного пера. Следующий лист дневника вырван, а с 61-го листа все страницы до конца тетради разделены пополам вертикальной карандашной чертой. Вероятно, эти линии появились там уже после того, как была сделана последняя запись, – ни на одной из предшествующих страниц ничего подобного нет.

Почти двумя годами раньше, купив новый экземпляр «Вертера», Андрей Иванович велел «переплести его пополам с белой бумагой», чтобы «поверять» свои чувства и «отмечать в себе» переживания, сходные с теми, которые испытывал его любимый герой. Можно предположить, что теперь он собирался использовать для этого незаполненную часть тетради и рассчитывал сопоставлять свои переживания с выписками из важных для него произведений. Впрочем, если подобное намерение у него и было, оно осталось неисполненным. Его собственный душевный опыт все дальше расходился с усвоенными эмоциональными матрицами.

30 мая Тургенев посетовал, что недостаточно активно ведет дневник и вносит в него по большей части не то, что следует: «От чего я редко пишу здесь. Самое важное здесь как-то у меня не входит: а неважного много» (272: 55). Прежде его недовольство собой вызывалось неспособностью следовать образцам и легко укладывалось на бумаге. Теперь же Андрей Иванович теряет способность говорить о самом главном, волнующие его переживания «как-то не входят», не ложатся на страницы дневника. Четырьмя годами ранее, начиная дневник, он исходил из завета Лафатера, что наедине собой человек всегда бывает искренен. Эти ожидания не оправдались. Искренность перед собой оказалась лишь одной из матриц, полностью зависимой от автоконцепции.

В дневниках исповедального характера свежие переживания отливаются в заготовленные для них эмоциональные матрицы, которые придают им форму и тем самым дают возможность человеку отрефлектировать свой душевный опыт. «Автоконцепция» постоянно поверяется здесь «автоценностью». Кризис автоценности ставит под сомнение основанные на ней матрицы и блокирует саму возможность подобной рефлексии.

За пять месяцев, от возвращения в Россию до смерти, Тургенев обращается к дневнику менее 20 раз. Сами записи становятся короче, в них оказывается меньше интимных признаний и меньше рассказов о литературных планах, хотя Андрей Иванович переписывает туда набело три готовых стихотворения, подчеркивая их автобиографический характер.

После 30 мая записи в петербургском дневнике прерываются на три недели (приведенный фрагмент от 10 июня сделан в тетради, привезенной из Вены) и возобновляются 20 июня выписками из первого тома «Истории Англии» Голдсмита и откликом на «Андромаху» Расина в исполнении актеров французской труппы.

Тургенев пошел смотреть «Андромаху» второй раз. Его восторги после первого посещения подробно описаны в письме Жуковскому и Блудову от 13 июня. Особенно поразила его игра актрисы Ксавье, исполнявшей роль Гермионы (см.: ЖРК: 428–429). В августе Григорий Гагарин писал из Вены Александру Булгакову, что Тургенев «влюблен по уши в M de Xavier, actrice tragique, и совсем с ума сошел» (ОР РГБ. Ф. 41. Карт. 70. Ед. хр. 14. Л. 26 об.)[153]. По-видимому, Тургенев представил Гагарину свои переживания от игры Ксавье как влюбленность, в то время как Жуковскому он писал исключительно о художественных впечатлениях. Рассказывая друзьям об одном и том же событии, Андрей Иванович, как обычно, задействовал различные эмоциональные матрицы.

В 1799 году Тургенев полагал, что только Шиллер, которого он называл «моим Шиллером», мог бы изобразить «огненное, нежное сердце – давимое, терзаемое рукою деспотизма». С его точки зрения, описывать страсти такой силы было под силу «не Волтеру и не Расину», чья драматургия казалась ему холодной. В январе 1803 года в последнем письме Жуковскому из Вены Тургенев писал, что «все еще называет» своего былого кумира «моим Шиллером», «хотя и не с таким в его пользу предубеждением» (ЖРК: 420).

Альтернативу перестававшему его удовлетворять Шиллеру Тургенев пытался найти в классической трагедии рока. «С некоторого времени началась моя конверсия к Расину», – записал он в дневнике 24 июня (272: 57). Возможно, в этой «конверсии» сказалось влияние такого страстного поклонника французского театра, как Блудов, с которым Андрей Иванович общался в Петербурге в эти месяцы, но главной причиной перемены в его вкусах был поиск новых эмоциональных матриц для своих переживаний.