Пойдем играть к Адамсам

Поза Джона и его младенческие глазки, сияющие в свете лампы, говорили о том, что должно произойти нечто грандиозное, то, что изменит мир, весь мир, каким он его видел. Он боялся и в то же время ждал этого. Он дал понять Барбаре, что она умрет, и делал это сейчас, просто стоя неподвижно и глядя на нее сверху вниз. Его обрезанные шорты и синяя рубашка потемнели от дождя, светлая челка падала на глаза.

Также он давал ей понять кое-что еще – как много можно передать одним взглядом – что ценит ее за то, что у нее между ног, и что хочет обладать ею сегодня. Он мог стать одним из ее убийц, пребывал в ужасе от того, что должно случиться дальше, и от того, что рисовало его воображение, ему приходилось задумываться о самих основах мироустройства, но все это перекрывалось его животным, похотливым взглядом. Барбара видела это, поскольку знала мужчин.

Джон бегло осмотрел дом, выглянул в окна, проверил свое нестрелянное ружье. Затем, спустя время, которое потребовалось ему для принятия решения, подошел к Барбаре и отбросил с нее верхнюю часть спального мешка. Ощупал каждую часть ее тела, а затем сдвинул ее с места.

За последние несколько дней Джон неплохо освоил ремесло тюремщика. Он привязал ее икры к бедрам, развязал ступни, чтобы можно было раздвинуть ноги, и перевернул ее на спину. Она лежала перед ним, выставив вверх живот, таз поддерживался связанными сзади руками, колени разведены в стороны, лоно раскрыто и подготовлено к акту изнасилования. Теперь он не откажется от задуманного.

Джон принялся снимать свою немногочисленную промокшую от дождя одежду, а Барбара смотрела и ждала. Теперь она прекрасно понимала, что он собирался сделать.

На ум ей приходили самые разные вещи. И хотя все они меркли перед главным фактом – дети проголосовали за ее убийство, в голове у нее неотступно крутилось множество других мыслей. Они появились одновременно и не были четко отделены одна от другой.

Он собирается причинить мне боль, – сказала себе Барбара. Было странно думать о такой мелочи, как вагинальная боль, когда следующим шагом в этом процессе была смерть. И все-таки такова была защитная работа организма, поэтому Барбара переживала, что ей будет больно. А ему будет все равно.

Всем им будет все равно, – сказала себе Барбара. Абсолютно все равно. Это была странная мысль.

Из-за Джона Барбара потеряла девственность. Из-за него ее единственный сексуальный опыт был болезненным. Но именно благодаря ему ей открылся мир, существующий за пределами невинности. Это позволяло смотреть на все шире. За спиной у Джона стояли другие, незримые любовники – так она классифицировала пока еще безликих, в чем-то сильных и (как она надеялась) неотразимых мужчин, которые могли бы появиться в ее жизни, если ей ее сохранят. И им тоже будет все равно.

Она испытывала уверенность в этом, хотя даже не знала, кто это будет и будет ли вообще. Они просто ждали своей очереди к ней.

Барбара не стала выражать свое возмущение вслух, да и вряд ли кто-то стал бы. Одного взгляда на Джона было достаточно, чтобы подтвердить свои подозрения, и это просто ее возмутило. Он собирался ее использовать. Причем она не возражала. Джон, хихикающие подростки на парковке, безликие любовники, выстроившиеся в очередь, – все это было невыносимо. Слишком велик был груз. Они будут овладевать ей, будут непрестанно выплескивать в нее свое семя, хочет она этого или нет.

А он довольно красив, – сказала себе Барбара, и эта мысль поразила ее еще больше. После лета безделья Джон обычно полнел, и угловатая, мускулистая и жилистая фигура, которую он обретет в будущем, была все еще скрыта под мягкими, бесформенными округлостями. Мужчина-ребенок, или ребенок-мужчина, покрытый тонкими, как у младенца, волосками. И все же он был высоким, таким же высоким, как она, и сильным, возможно, даже сильнее, чем она. Он находился рядом и собирался сделать с ней «это» (ее благовоспитанность не позволяла ей подобрать какой-либо другой термин, описывающий половой акт).

Он единственный, – подумала она, – единственный и неповторимый, первый и, возможно – теперь это грозило стать страшной реальностью, – возможно, последний мужчина, который когда-либо войдет в меня. Все растрачено впустую. Я так и не узнаю, сколько я должна дать. Я могу давать, могу делать, могу быть. Точнее, могла бы.

Он собирается меня убить, – сказала себе Барбара, возвращаясь мыслями к главному вопросу. Возможно, он тот, кто в конце концов сделает с ней это самое, по какой-то причине и по собственному выбору. Грядущее изнасилование было лишь преддверием убийства. Мы с ним – враги.