Пойдем играть к Адамсам

Первым делом Дайана поставила все на пол и сняла шорты и блузку. Это делалось чинно, очевидно, больше из желания остаться опрятной, чем из-за необходимости оголиться. (Сложно представить, чтобы Дайана когда-либо полностью обнажалась. Возможно, такого никогда и не было.) После этого она опустилась на колени и почти полностью развязала Барбару. Развязала веревку, опоясывающую спальный мешок, затем ту, которую несколько часов назад завязал Джон, пока не осталось только три – на лодыжках, на запястьях и на локтевых суставах. Все принесенные ею вещи лежали вокруг них на полу. Кровь вновь устремилась по пережатым артериям, и тело Барбары словно окатило огнем. Дайана была доброй. И Барбаре хотелось поблагодарить ее за это. Возможно, Дайана поможет убить ее, но она была доброй. Барбара с усилием вытянулась. Затем Дайана начала ее мыть.

Она делала это со знанием дела, нежно, по-женски. Прикосновения девушки были настолько умелыми, что у Барбары возникло ощущение, что ее касаются ее собственные руки. Она вымыла Барбаре лицо, шею и верхнюю часть туловища, затем осторожно ополоснула. Запустила руку ей между ног, туда, где Джон довел ее до оргазма и где она обмочилась, и нежно все промыла. Вымыла ей ноги и ступни, вытерла их, а потом натерла принесенным одеколоном. Наконец, положила голову Барбары себе на колени и расчесала ей волосы.

В этом ощущалась какая-то особенная чувственность. Мыло было мягким и душистым, а мочалка – из дорогого набора с монограммой. Одеколон обладал летним ароматом, и касания расчески были нежными и убаюкивающими. Чувствуя все это и зная, что ее могут скоро убить, Барбара с горечью принимала эти маленькие удовольствия.

Если ничего не произойдет, – сказала себе она, – какое огромное «если», вечно ускользающее «если», фактически отсутствующее «если», совершенно невозможное «если», – если не произойдет ничего, что бы остановило происходящее, я умру. О боже, солнце уже так высоко, наступает день, помощь далеко, и я могу умереть. Реально могу умереть. Ощущая чувственные касания расчески, Барбара решила, что выхода, похоже, все-таки нет.

Но я прожила еще так мало, – подумала она. Считай, вообще не жила. До сих пор. Почему это происходит сейчас? Почему в последнюю минуту?

Нет.

Я не умру, – сказала себе Барбара. Что бы они ни говорили и что бы они ни делали, я буду жить. Я должна жить. Меня обманули. То, что они считают ужасным, не так уж и плохо. Что бы они ни делали, я перетерплю это и буду жить. Меня обманули. Вовсе не обязательно, чтобы было по-моему. Я дам им полную власть над собой. Я проиграла, но я должна жить.

Я буду делать что угодно, чтобы жить.

Расческа продолжала гладить ее волосы. Дайана расчесывала их справа и слева, сзади и спереди. Барбара не сопротивлялась, и вскоре ее короткие, упругие волосы стали легкими и тонкими, как сотканная из серебра паутинка. Они обрели объем. Барбара покорно прижалась щекой к худым загорелым бедрам Дайаны, поскольку больше ничего не могла делать. Я мертвецки красива, – сказала она себе.

Но я не умерла и никогда не умру.

Вечность – это очень большой срок, и я буду жить вечно, хотя и боюсь этого.

Дыхание смерти, мягкое поглаживание расчески по волосам, близость ее лица к телу Дайаны создавали между ними связь.

Барбара чувствовала, что соучастница ее убийства любит ее. Чувствовала обилие любящей доброты.

Она чувствовала, что Дайана любит ее и завидует ей, завидует ее смерти. Я не могу этого понять, – подумала Барбара. Не могу понять и никогда не пойму, как можно хотеть кого-то убить и в то же время завидовать этому человеку. И все же я понимаю. Это важный опыт, самый важный, какой только можно себе представить, но умирать буду я, а не Дайана.

Ее глаза наполнились слезами.

– Не надо, – успокаивающе сказала Дайана, – не сейчас. – Она промокнула Барбаре глаза, положила платок и убрала у нее кляп изо рта. Затем промокнула ей кожу вокруг рта. – Это не поможет. – Она будто говорила с Полом или Синди, которые только что ободрали колено.