Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

Работа с Виктором Викторовичем Конецким с точки зрения редактуры была минимальной. Ничего специально для «Детгиза» он не писал, нужно было только отобрать рассказы. Неожиданно В.В. попросил, чтобы я же написал к книге послесловие. Это послесловие, кстати, и стало моей первой публикацией. К неудовольствию нового директора Стукалина. Но препятствовать он не мог – Конецкий сам по этому поводу приходил к нему.

Стукалин – маленький зеленолицый человечек, с немного сдвинутой в одну сторону гримасой партийной справедливости, какая бывает у кинематографических секретарей райкома. Глаза наполнены молочной сывороткой, то есть совершенно непроницаемы. Ходили слухи, что он не однофамилец, а родственник председателя Госкомпечати СССР. Входя в кабинет к директору, ты, считай, попадал прямо к министру. Ощущение неприятное, бесправное и ответственное.

Лицо у Стукалина какое-то стертое от непомерных, должно быть, обязанностей и связанных с ними переживаний. Всякий раз, когда мы проходим с В.В. по коридору (а В.В щуплый, ходит вразвалку, любая плоскость для него – палуба), Стукалин уважительно здоровается с известным писателем, а тот всякий раз смотрит ему вслед и спрашивает меня: «Кто это?» «Наш директор, – отвечаю. – Вы только вчера были у него в кабинете». «Вообще-то память у меня на лица хорошая». Но через неделю все повторяется вновь.

И вот, приехал я со своим текстом к В.В. на улицу Ленина. В квартире беспорядок, какой бывает у гражданского моряка и холостяка. На стене большая морская карта, ностальгические пейзажи хозяина. На столе – сизые бокалы, раскрытые консервы, чай в пакетиках (увидел впервые, неприятно – зачем же бумагу в стакан?). Сам маринист – в майке и тренировочных штанах.

Послесловие ему нравится, и он тут же наливает по первой. «Хорошая статья, – снова говорит Конецкий. – Я даже вижу, где вы меня недолюбливаете. Так обо мне до сих пор писал только Игорь Золотусский». «Разве в статье есть критика?» – спрашиваю я, уязвленный его проницательностью. «Еще бы вы меня критиковали в моей собственной, да и в вашей собственной книжке!»

Разговор набирает темп и одновременно глубину. В.В. вдруг начинает говорить, что он не настоящий писатель, потому что не может описать лицо старухи. А класс писателя проявляется только в том, насколько он умеет описать лицо человека. Точно то же и в живописи. И главное, до сих пор ни строчки не написал он о своей любви к морю. Я удивлен: как? разве все книги его не об этом? Он отмахивается – все не то. Сегодня только впервые попробовал написать по-настоящему (показывает рукописные листочки). Вдруг переходит на ты: «Хочешь, подарю?» Я отказываюсь: писатель-моряк впервые написал о своей любви к морю… Но он настаивает: «Ты думаешь, я так больше не смогу? Смогу!» Жалобные интонации сменяются более привычными интонациями морского волка. Заклеенный конвертик с неразборчивым текстом Конецкого до сих пор хранится где-то у меня в архиве.

Вызванный по телефону, приходит брат В.В., Олег Базунов, прозаик необыкновенного, созерцательно-философского дара. «Вот он – настоящий писатель! – восклицает В.В. – Вы его читали? Он может на ста страницах описывать дерево и еще на ста страницах – петуха. Но это для вашего детсадовского издательства не годится».

Олег не пьет. Мы выходим на улицу втроем и через какое-то время вновь вдвоем оказываемся в кафе «Орбита» на Большом проспекте. Показывая то на бармена, то на официанта, Конецкий спрашивает: «Как думаешь, в каком он звании? Нет, бармен, судя по лысине, уже майор». Для меня внове, что вся ресторанная обслуга состоит на службе в КГБ. Хотя, мне кажется, не в кафе такого ранга все же. Это В.В. демонстрирует мне знание жизни.

Потом Конецкий исчезает. Встревоженный, я звоню ему домой и слышу усталый голос: «Я старый человек, мне нужно отдыхать».

Ему тогда еще не было пятидесяти.

Урок: редактор может выпивать с автором, но правильнее делать это после завершения работы. И не часто. И не сильно. Исповедь – обязывает, а фамильярные отношения, напротив, предполагают деловую необязательность. В чем я не раз, к сожалению, убеждался.

2

В работе редактора и врача, особенно психиатра, есть общее: к каждому пациенту и тот и другой должны найти индивидуальный подход. Это не всегда получается.

Прозаик С. отличался крутым нравом, чему карикатурно соответствовала и его внешность краснолицего и громкоголосого крепыша.

Отрицательный отзыв на его рукопись я отослал по почте, избегая физического контакта. Но С. позвонил по телефону и сказал, что прибудет в редакцию через час с целью установления именно физического контакта, раз уж я не понимаю слов.