Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

Мы составили список поэтов, провели вместе целый день, потом встречались еще – об этом я расскажу как-нибудь в другой раз, если представится случай. Уехал поэт с подписанным договором.

Через месяц Е.А. позвонил мне, чтобы узнать, перевело ли издательство ему деньги. Пока я ходил в бухгалтерию, ждал у трубки. «Перевели, да, в тот же день – две тысячи». «Спасибо. Простите. Значит, я просто не заметил».

Человек живет другой жизнью, если не заметил такую сумму, это можно понять. Но я не представлял еще себе, до какой степени другой.

Отношения наши складывались настолько дружелюбно, что я попросил Е.А. написать предисловие к сборнику стихов Дмитрия Кедрина, и он опять охотно согласился. Статью прислал в срок. Я предложил ему несколько небольших исправлений. Так автор приводил в статье стихи Бориса Пастернака: «Однажды Гегель ненароком и вероятно невпопад назвал историка пророком, предсказывающим назад». По этому поводу я писал: «Дело в том, что Пастернак ошибся, приписав эту мысль Гегелю. Об этом пишет Берковский в книге „Романтизм в Германии“. Пастернаковские стихи из-за этого, конечно, не потеряли права на жизнь, но в качестве аргумента в критической статье они вряд ли состоятельны. Кроме того, монополия на мысль у философов так же, я думаю, уважается, как у поэтов, допустим, на индивидуальность метафоры. Если все же оставлять в статье стихи Пастернака, то было бы корректней сделать сноску…»

Еще я писал: «Сочетание слов „воссоздатель памяти“ звучит очень необычно. Привычнее: воссоздавать историю…» и так далее. Заканчивалось письмо так: «Это, как и многое другое, дело Вашей доброй воли. Евгений Александрович, статья непременно должна вернуться в сентябре в издательство. Пожалуйста, не подведите меня».

Через несколько дней был получен ответ: «Дорогой Николай! Благодарю за ‹нрзб›. Однако, статью переделывать не буду. М.б. Вы относитесь к литературе более скрупулезно, чем я. Я ж себя пересиливать уже не могу. Не обижайтесь. Дружески. Евг. Евтушенко».

Поступок, и правда, дружеский, с этим спорить невозможно. Я по глупости отослал автору последний экземпляр (ксерокса тогда еще не было). Через неделю рукопись должна уходить в набор. Если нет, полетят премии у всех сотрудников издательства.

Звоню Евтушенко. Он выслушивает молча, потом говорит: «Статья напечатана в последнем номере „Литературной России“. Если вам так необходимо, возьмите ее оттуда».

Мчусь в нашу библиотеку. Читаю. И что же? Стихов Пастернака в статье нет. Вместо «воссоздателя памяти» – «воссоздатель исторической памяти» (что я, в сущности, и предлагал). «Воитель в очках», которого я советовал либо убрать, либо развить в характеристику личности Кедрина, вычеркнут. И так далее.

Больше у меня с этим автором деловых контактов не было. Договор на антологию он с издательством расторг, когда я там уже не работал. Многокилограммовый том поэзии ХХ века, составленный Евтушенко, вышел спустя двадцать лет.

* * *

Сергея Довлатова привел ко мне, если не ошибаюсь, И.Е… Не уверен, впрочем. Но пришел он с чьей-то рекомендацией, это несомненно. Я был настолько далек от литературной жизни, что не знал ни об отношениях Довлатова с КГБ, ни о рассыпанной в Эстонии книжке. Само имя Довлатова услышал впервые. Говорили, что он работает в «Костре».

Сергей принес заявку на документальную повесть о советском разведчике. В идеологическом смысле все безупречно. Да и заявка была написана превосходно. «Вы, наверное, пишете? Принесите что-нибудь почитать», – попросил я. На следующий день Довлатов принес «Зону».

Рассказы мне понравились, но, помню, я нашел в них следы ученичества у Бабеля и Платонова. Сейчас, перечитывая, ни тех, ни других следов не вижу.

Между тем, заявка Довлатова была вынесена на редакционный совет. И тут, как мне тогда представлялось, начался мистический театр. К самой заявке претензий не было, но Стукалин был очевидно против того, чтобы мы ее приняли. За отсутствием аргументов, он то и дело обращался ко мне: «Ну что, вы не понимаете?» Я не понимал. «Мы должны смотреть дальше и глубже. За этой заявкой стоит биография автора. Вы понимаете?» Я не понимал. Даже те из редакторов, кто хотел помочь директору, не решались вербализовать его подтекст. Их и его стыдливость мне до сих пор не совсем понятны. Скорее всего, мое неведение они сочли за тонкую политическую игру и растерялись. Да и не мог директор обнаружить знание того, что доступно только людям, сотрудничающим с органами. Заявка была принята.

После совещания С. пригласил меня к себе. «Н.П., давайте поговорим с вами, как партиец с партийцем». С этим зачином я уже был знаком – директору не могло прийти в голову, что должность старшего редактора занимает беспартийный. Дальше пошел разговор вязкий и бессмысленный: директор не хотел слышать меня, я не хотел понимать его. Он про дурную репутацию – я про заключение договора, я про заключение договора – он про книгу, которую, говорят, рассыпали в эстонском издательстве. Стало ясно, что договор С. не подпишет.