ИЗ ПИСЬМА КАПИТАНА ЦАРЕВИЧА
…Милая!.. не помню, называл ли я тебя когда-нибудь так глаза в глаза. Когда ты рядом, на меня точно что-то находит: я тупею, глупею, пупею, шалею… словом, теряю голову, как мальчишка. А уж когда вижу твою фирменную родинку в вырезе свитера, а лучше — без него… Эх, Василиса, Василиса! — околдовала ты меня, что ли? В Калуге дождь, слякоть, тоска смертная. Нет чтобы пить с мужиками за прекрасных дам, а вот ведь — сижу, пишу тебе: милая, любимая… О Господи, как все же хорошо… нет, не то слово, как волшебно-легко ложатся на не умеющую краснеть бумагу эти такие нехарактерные для моей сугубо гражданственной поэзии слова: милая, любимая, единственная
…Васька, прощаясь, ты прошептала мне на ухо: «Я тебя, урода, насквозь вижу!..» Так вот, паранормальная ты моя: это не так. Пользуясь мерзкой погодой и соответствующим настроением, хочу открыть тебе еще одну свою заветную тайну. Может быть, самую сокровенную. Самую, друг ты мой дорогой, интимную
, не подлежащую разглашению даже в стихах, а стихи, как тебе известно, для нас, для уродов стихотворствующих, — это высшая, чуть ли не государственная степень секретности…Ну так вот! Помнишь, я тебе рассказывал про Небесную Русь? Ты была уверена, что это очередная моя сказка, плод болезненного воображения. А между тем страна с таким названием действительно существует. Мало того — фу, как сердце забилось!.. Мало того, Любовь моя свет Ивановна, я уже несколько раз побывал там…
Началось у меня это после той, карабахской, контузии. Однажды я ковылял на костылях по коридору степанакертского госпиталя — впрочем, кажется, это было не в Степанакерте, а в Ереване уже, но неважно, неважно, — я шел по коридору, и вдруг что-то тонюсенько зазвенело в несчастном мозгу моем, звон становился все сильнее, сильнее, и вот — ослепительно и небольно полыхнул зеленющий, как ведьмовские глаза твои, свет, и в следующее мгновение я очутился в ином, параллельном нашему, мире!..
В какой-то давным-давно читанной книжке, то ли у Блаватской, то ли у Рериха, я встретил поразившую меня своей запредельностью формулу:
«Наверху как внизу». После того, что я видел в Небесной Руси, свидетельствую: это совершеннейшая правда. Та, другая Россия почти такая же, как наша с тобою, только несравненно более светлая, возвышенная, прекрасная! Там тоже шелестят травы, но они, как в русских былинах, шелковые. Там тоже струятся реки, но воду из них можно пить без боязни. Леса там воистину дремучие, со зверьем и с лешими, а в облаках нередко можно видеть самого настоящего Крылатого Змея. Но самое фантастичное — это люди, населяющие Небесную Русь. Я не видел там ни харь, ни мордоворотов, ни рож. Я видел лица, Васек! Настоящие человеческие лица! И у всех, с кем мне привелось встретиться, были удивительные, сияющие глаза. Может быть, от того, что они, как мы видим солнце на небесах, видели Господа Бога…Первый мой визит в Русь Небесную был недолгим. Я увидел церквушку на горизонте и пошел к ней через поросшее ковылем поле. Шел я три дня и три ночи, а когда приблизился к краю света, увидел, что это не церквушка вовсе, а белое облако небесное. И стоит на облаке этом бородатый дедуля с высоким лбом и добрыми глазами.
«Притомился, поди, Эдуард? — участливо спросил он. — Ну, будет с тебя на первый раз, ступай обратно…»
И простер он руку, и вылетела из нее зеленая птица, и, налетев на меня, ударила крыльями по лицу!..
Очнулся я уже в госпитальной койке. Мне сказали, что я потерял в коридоре сознание минут десять назад…
После этого случая я возносился
в Небесную Русь несколько раз. Понимаю, что это уже полнейшая клиника — я, собственно, поэтому и помалкивал, — но вот тебе перечень лиц, с которыми мне позднее довелось там встретиться, — Господи, спаси и помилуй мя, грешнаго! — очень, подчеркиваю, — неполный: угодник Илия Муромец, в народе прозванный Чоботком, святой, благоверный великий князь Александр Невский (его я видел, правда, только издали, на белом коне), изограф Андрей Рублев, Лермонтов Михаил Юрьевич, с ним мы говорили о Пушкине, поэт и философ Алексей Степанович Хомяков, которого оценил я по достоинству только там, на небе, отец Павел Флоренский, Шукшин Василий Макарович, как жаль, что не встречал я его на этом свете!..Ну и, конечно же, Андреев Даниил, с книгой которого не расстаюсь вот уже который год… Да ты, собственно, знаешь…
А пишу тебе об этом вот почему. Вчера ночью я опять побывал в этом сказочном мире, более реальном для меня, чем мир земной. Не буду описывать тебе всех подробностей этого самого захватывающего из всех моего вознесения. Ноль-транспортировка случилась, как всегда, совершенно неожиданно. Я сидел за гостиничным столом, приводя в порядок свои калужские материалы. Стало темнеть. Я пододвинул настольную лампу под зеленым стеклянным абажуром и нажал на кнопку. В голове пронзительно дзынькнуло
, полыхнул изумрудно-зеленый свет! В следующее мгновение я был уже в стране сбывшихся моих вымыслов…Встреча, о которой я хочу рассказать тебе, произошла под самый конец очередных моих небесных блужданий. Я снова очутился в чистом поле, Вася, в том самом чистом поле
, о котором насочинял столько всяких, в том числе и неплохих, стихов. Я стоял на росстани, у большого, старого, как сама Русь, замшелого камня, от которого, как в песне, на три стороны расходились три пути. Я подошел к былинному граниту и хотел было посохом дорожным содрать скрывшую надпись растительность, но тут за спиной моей прозвучал знакомый уже голос:«А вот этого делать не надо, мил человек!»
Я оглянулся. Передо мной стоял тот самый дедуля с облака, в белой холщовой рубахе, в лапотках, но на этот раз с золотым нимбом над головой.
«Как же я узнаю, куда идти?» — спросил я высоколобого старца.
«А ты не у камня, ты у меня спрашивай. Знаешь, кто я?»
Сердце у меня забилось.
«Вот теперь, кажется, узнал! Вы ведь — святитель Николай?..»
«Верно, — улыбнулся дедуля. — Я Никола Угодник, он же Чудотворец, он же святой Николай, он же Николай Мирликийский… Ну, милок, говори, о чем твоя печаль…»
И тут я, Васенька, сказал ему о России, обо всем, что на душе наболело, сказал ему, волнуясь, размахивая руками, горько, начистоту.
«Все ли выложил?» — глядя на меня влажными от слез глазами, вздохнул Николай Угодник.
«Да где там! Нет таких слов, чтобы описать весь беспредел
этот!..»«Вот-вот!.. А у меня, Эдуард, ни сил, ни полномочий таких нет, чтобы помочь горю твоему! Это тебе к Ней идти надо…»
«К ней?..»
«К Пресвятой, Эдуард, Богородице, к Царице то есть Небесной, к заступнице и покровительнице Руси земной. Она к Богу всех ближе, Она только и поможет…»
«Ну так я пойду?..»
«А куда? Ее ведь сейчас на небе нет…»
«То есть как нет, а где же Она?»
«На земле, Эдуард, а конкретней сказать — там, где в Ней особенная нужда, — в России бесноватой… Знаешь, почему эта Русь Небесной называется? Потому что беса в ней нет, а твоей страной, твоим народом Сатана правит, водит его который уж век кругами по Нечистому Полю… Там Она, Богородица, — в России земной, переодетая простой бабой русской ходит среди людей, помогает всем, кто помощи ее заслуживает…»
«А что же… что же она Родине-то нашей не поможет?»
«А уж это ты у Нее, милый человек, сам и спроси… Домой-то знаешь как попасть?.. Эх ты, недотепа! Ну давай я тебе пособлю…»
Хлопнул Николай Чудотворец в ладоши — и выпрыгнула из травы большущая зеленая лягушка и начала на глазах у меня расти, надуваться воздухом.
«Садись, не сомневайся! — улыбнулся угодник Николай, и от улыбки от этой сто морщинок светлыми лучиками по его лицу разбежались. — Да садись, садись, я ее знаю, она сильная, она и не такое выносила…»
И я сел, Васька, на тебя, и ты как напыжилась, как прыгнула!..
Очнулся уже за гостиничным столом, под горящей зеленой лампой. Окно открыто, за ним — ночь, темень беспросветная, дождь с ветром, словом, непогодь, которой, похоже, конца нет…
