Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений

Подобные обмены репликами укрепляли мой имидж пилота и обычно предотвращали деликатный перекрестный допрос, которому меня подвергали на первых порах.

Просто глядя и слушая, я поднаторел в других вещах, укрепивших мою личину. После второго полета, если мне предлагали наушники, чтобы послушать радиообмен, я всегда соглашался. Впрочем, большинство пилотов предпочитали громкоговорящую связь.

Мне приходилось немало импровизировать. Если я летел по эстафете в город, где «Пан-Ам» не вела деятельности, – скажем, Даллас – и не знал, какими мотелями или отелями пользуется летный состав, я просто подходил к ближайшей билетной стойке какой-нибудь авиакомпании.

– Послушайте, я тут ради чартера, прибывающего завтра. Где здесь останавливаются авиакомпании? – спрашивал я.

И мне неизменно подсказывали названия ближайших гостиниц. Выбрав одну из них, я отправлялся туда и регистрировался, и мне ни разу не предъявили претензий, когда я просил отправить счет «Пан-Ам». Единственное, о чем меня спрашивали, так о нью-йоркском адресе «Пан-Ам».

В первые годы все это было для меня только приключениями. Конечно, авантюрно-криминальными, но все-таки приключениями.

Время от времени я оседал в каком-нибудь городе на две-три недели из соображений логистики. Я открывал счет, скажем, в банке Сан-Диего или хьюстонском, давая адрес квартиры, которую снимал по такому случаю (я всегда снимал берлогу, которую можно было арендовать на помесячной основе), а когда коробочка моих персональных чеков наполнялась, собирал манатки и снова поднимался на крыло.

В те первые два года я понимал, что за мной идет охота, но даже не догадывался, насколько близко подобрались мои преследователи. Любой странствующий лохотронщик время от времени трясется, что его вот-вот зацапают, и я исключением не был. Как только у меня начинался мандраж, я нырял в нору, как лис.

Или в нору к лисичке. Некоторые из девушек, с которыми я встречался, брались за дело весьма рьяно, явно считая меня подходящим матримониальным объектом. От нескольких я получил настоятельные приглашения при возможности погостить у них несколько деньков, чтобы познакомиться с родителями. И чувствуя необходимость лечь на дно, я наведывался к ближайшей из них и гостил пару дней или неделю, расслабляясь и отдыхая. Всякий раз я очень славно ладил с родителями. И никто из них так и не выяснил, что пособничал и содействовал малолетнему правонарушителю.

А сочтя, что ситуация уже утряслась, я снова трогался в путь, обещая девушке скоро вернуться и поговорить о будущем. И ни к одной не вернулся. Женитьба меня страшила.

Кроме того, мать ни за что не позволила бы мне жениться. Ведь мне было всего семнадцать.

IV. Раз я детский доктор, где же мои леденцы?

Рейс «Нэйшнл» за номером 106 из Нового Орлеана в Майами. Рутинное эстафетное жульничество. Я уже отполировал свой шахер-махер пилота без портфеля до блеска. Проникся уверенностью в себе, даже самоуверенностью при захвате откидного сиденья в кокпите. После двух сотен злокозненных полетов я усаживался на откидное сиденье с таким же высокомерием, как брокер с Уолл-стрит в свое кресло на бирже.

Даже ощутил легкую ностальгию, ступив в «кабинет» DC-8. Мой первый мошеннический полет проходил на судне «Нэйшнл», направляющемся в Майами. Теперь, два года спустя, я возвращался в Майами, и снова на борту «Нэйшнл». Я счел это вполне уместным.

– Привет, я Фрэнк Уильямс. Спасибо, что подвезли, – возгласил я с благоприобретенным самообладанием.

Капитан Том Райт, командир ВС[18], от сорока до пятидесяти, вид слегка помятый и бывалый. Первый офицер Гэри Эванс, чуть за тридцать, щеголеватый, с веселым выражением лица. Бортинженер Боб Харт, под тридцать, тощий, с виду серьезный, форма с иголочки, новобранец. Славные парни. Как раз таких я и любил водить за нос.

Пока мы выруливали к ВПП[19], стюардесса принесла мне чашку кофе. Потягивая напиток, я смотрел на движение по полосе перед нами. Была субботняя безлунная ночь, и машины, различимые только по освещению салонов и мерцающим выхлопам, спускались и взмывали, как светлячки. Воздушное движение не уставало чаровать меня – и ночью, и днем.

После двух сотен злокозненных полетов я усаживался на откидное сиденье с таким же высокомерием, как брокер с Уолл-стрит в свое кресло на бирже.