Поймай меня, если сможешь

Каждые две недели я платил девушкам поддельными чеками на жалованье, потом в обмен на наличные заставлял их сделать передаточные записи на меня. Поскольку все их расходы оплачивал я (хотя все они считали, что бремя это берёт на себя Pan Am), большинство переводили деньги домой — родителям или в свои банки.

Конечно, девушки были совершенно ни в чём не повинны. За лето ни у одной из них не возникло даже тени подозрения, что она участвует в криминальном предприятии. Все думали, что вполне законно работают на Pan Am.

Я совершенно их одурачил.

Козни мои выглядели идиллией, но зачастую из-за неё меня бросало то в жар, то в холод и становилось невмоготу. Пасти стайку из восьми очаровательных, непоседливых, жизнерадостных, энергичных девушек всё равно, что пытаться совладать с табуном диких жеребцов, сидя на хромой кобыле — почти невозможно. В самом начале затеи я решил, что не стану сближаться ни с одной из девушек, но за лето решимость моя подвергалась испытанию на прочность десятки раз. Все они были жуткими кокетками, а я, конечно же, королём ловеласов, и когда на какую-нибудь из девушек находило настроение пофлиртовать (а с каждой такое случалось не один раз), я едва мог устоять. Но всякий раз выдерживал.

Летом я вовсе не ударился в целомудрие. Мне хватало возможностей завести роман на стороне с девушками открытых нами мест, и я не упускал ни единого случая.

Связи с Моникой в этом списке не оказалось. Когда мы добрались до Парижа, и я наведался в гости, она объявила мне, что между нами всё кончено.

— Я всё равно останусь твоим другом, Фрэнк, и надеюсь, что ты и дальше будешь помогать папе в делах, но я хочу бросить кочевую жизнь, а ты нет. Я встретила другого, он пилот Air France, и мы очень серьёзно подумываем о совместном будущем.

Я заверил её, что прекрасно всё понимаю, а на деле испытал некоторое облегчение. И заодно подтвердил, что отец её будет по-прежнему получать «заказы» Pan Am, хотя тут я как раз соврал. Меня начали терзать угрызения совести из-за беспринципного использования папаши Лавалье, и я решил больше не делать его пешкой в своих грязных гамбитах. Тем более, он уже обеспечил мне арсенал, вполне достаточный, чтобы опорожнить хранилища десятка банков, если бы я пустил в ход все запасы.

Свое турне по Европе мы с девушками завершили в Копенгагене, где я посадил их на самолёт до Аризоны, отправив обратно в Штаты с охапками роз и цветистой напутственной речью, призванной развеять подозрения, которые могут возникнуть в их умах в ближайшие недели.

— Сохраните свою форму, удостоверения и корешки чеков (обналичив чек, я всегда возвращал корешок), — внушал я. — Если компания пожелает получить форму и удостоверения обратно, с вами свяжутся. Что касается трудоустройства, просто возвращайтесь к учёбе, потому что на постоянную должность без образования вас не возьмут, а после с вами свяжется представитель компании. Вероятно, уже не я, потому что мне приказано вернуться за штурвал. Но, надеюсь, в конце концов все вы снова попадёте в мой экипаж, потому что этим летом провёл с вами чудесное время.

В общем, я действительно провёл чудесное время. Если девушки и добавили мне седых волос, то заодно добавили мне зелёных бумажек, даже не ведая о том. В итоге что-то около трёхсот тысяч долларов.

На самом деле, Pan Am действительно связалась с девушками. Целых три месяца получая нескончаемый поток фотографий из десятков европейских городов, сплошь с одними и теми же девушками в нарядах стюардесс Pan Am, рекламный отдел Pan Am затеял расследование. В конечном итоге дело легло на стол к О'Рейли, а он ловко в нём разобрался и довёл до сведения руководства компании — и девушек тоже.

Как я понимаю, все восемь приняли известие стойко, хотя не обошлось без некоторых красочных и недвусмысленных выражений.

Расставшись с девушками, я пробыл в Европе ещё месяц-полтора, потом вернулся в Штаты, где несколько недель кочевал, как цыган, ни разу не задержавшись на одном месте более двух-трёх дней. На меня снова напала тоска, я стал нервным и раздражительным, и сознание, что, может статься, я навечно обречён на скитания, как лисица, за которой свора идёт по пятам, тяжким грузом легло на душу, сказываясь на моём рассудке.

Махинации с чеками я практически прекратил, опасаясь, что ищейки где-нибудь неподалёку, и не желая давать им свежий след. Лишь изредка я ощущал вызов, побуждавший меня проявить свою преступную изобретательность.