Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия

Текст Далета, при всей своей чрезвычайной насыщенности, – прозрачен. Он с читателем не играет (в той мере, в какой это вообще возможно для художественного текста – а ведь возможно, возможно. Ну, или по крайней мере – игра игре рознь) – а пытается вместе с ним прожить другую реальность.

Соблазн детективного развития у далетовского замысла был – и ох, какой сильный. То есть он прямо-таки грубо напрашивался. «Вы обладаете великим и страшным даром, который вам лучше от всех скрывать», – предупреждает собеседник едва обнаружившего свой орбинавтический дар, изумлённого и растерянного героя. Представляете, сколько тут возможностей для конструирования сюжета с борьбой за власть над людьми, страной, миром, с заговорами, с интригами?..

И как здорово, что Далет по этому – крикливому и чёрно-белому – пути не пошёл. Он избрал путь более тонкий, менее очевидный – и более, по моему разумению, настоящий.

Он принялся рассматривать орбинавтическую возможность изнутри: с её психологической стороны. Взялся показать, что и как чувствует человек, меняющий реальность собственным усилием, как он это проживает, чем ему приходится – даже на самых-самых начальных стадиях освоения дара – за это платить.

Возможно, я домысливаю (а в конце концов: для чего нужны книги, как не для того, чтобы их домысливать?!), но замысел Далета почувствовался мне хотя бы отдалённо родственным философскому проекту Михаила Эпштейна – нащупыванию и выявлению возможностей в языке, мышлении и бытии. Только здесь есть ещё и идея техники безопасности в обращении с ними. Тоже лишь намеченная.

С текстами детективного типа роман кое-что роднит: прежде всего, это тайная рукопись об особенных людях-орбинавтах – «Свет в оазисе», как назвал её в детстве один из главных героев, которую надо ещё расшифровать, которую надлежит скрывать, спасая которую, Алонсо-Али бежит в самом начале романа из осаждаемой испанскими войсками, обречённой пасть мусульманской Гранады. Но никакой интриги, связанной со скрываниями, поисками и расшифровкой рукописи, к счастью, не выстраивается. Она – всего лишь повод к тому, чтобы рассказать о затронутой ею жизни. То есть – написать исторический роман. Или роман возможностей.

Впрочем, исторические романы – всякие, как жанр – издавна мнились мне именно романами возможностей. Только – неосуществлёнными. При чтении текстов такого рода всегда был – и по сию минуту остаётся – сильный соблазн надеяться: а вдруг – случайно, совсем чуть-чуть – стронется с места какая-нибудь деталька – и всё пойдёт иначе, чем оказалось на этом самом «самом деле»? Вдруг история сложится по-другому, и мы очутимся в совершенно другом мире? Пока почему-то ещё ни разу не получилось. Но ведь это пока.

Роман – и в этом одно из его (на взгляд любителей медленного густого чтения) несомненных достоинств – вообще очень медленный. Он – в основной своей части, как и было сказано, добротно-исторический – начинает «разгоняться», наливаться волшебными силами, которым, думается, только предстоит ещё развернуться – лишь во второй половине, ближе к концу. Когда всё – неожиданно – заканчивается, ловишь себя на упорном чувстве, что вообще-то всё как раз теперь должно по-настоящему начинаться.

И кто бы мог подумать: едва дописав это до конца, я вычитала в блоге автора, что он уже работает над продолжением.

Опять-таки, очень трудно не отнестись к этому скептически: продолжениям слишком часто свойственно оказываться хуже начала. Но с другой стороны, один раз опасения, связанные с «Орбинавтами», уже не оправдались. Отчего бы Далету снова не обмануть типовые ожидания и не показать, что возможностей на самом деле куда больше, чем представляется нам по привычке? Это было бы очень по-орбинавтски.

2011

Преодоление биографии [17] Как человек и небытие прорастают друг в друга

Хуан Гойтисоло. Перед занавесом / Перевод с испанского

Н. Матяш. – Тверь: Kolonna Publications, 2012.

Вообще, конечно, лучше всего эта книга читается во второй половине жизни – едва ли не как практическое руководство. Впрочем, счастливым обитателям первой половины тоже наверняка будет интересно: как выглядят, как устроены пространства, по которым им ещё предстоит ходить – в некотором, разумеется, совершенно невообразимом «потом». Словом, это – книга о конце жизни.