Поймать ветер

Через два часа, когда Наталья Николаевна возвращалась из церкви, Женька сидел у забора храма, поджав занемевшие ноги.

4. О ветер времени…

Лучше быть смиренным…

Притчи Соломона

И опять она ехала в маршрутке с этими двумя цифрами — 66. Словно кто-то придумал, намекнул, но дальше не решился. Только эта маршрутка довозила Наталью Николаевну от дома до скорбного места, где теперь на больничной койке лежал муж, с которым прожита вся жизнь. Прожита и сладко, и горько одновременно, потому что любить до конца человека не просто. Это вначале видишь его и принимаешь таким, каков есть, а потом… потом… хочется многое переделать себе под стать.

А не получается. Вот и камушки, пока о каждый споткнёшься — и жизнь пройдёт.

Без измен, без пьянок жизнь прошла, но как ей казалось, и без тех особых знаков внимания со стороны мужчины, которые подтверждают тебе, что ты любима.

— А… да всё прошлое, — думает она, — а вот как сейчас?.

И глаза наполняются слезами. Сквозь слёзы город кажется чужим, неузнаваемым, да она и не заметила, занятая жизнью, когда он так изменился, её город. Магазины, магазины, магазины.

— И кто в них только покупает? — гадала Наталья Николаевна.

Все её знакомые покупали необходимые продукты и одежду на оптовках, где подешевле. Богатых не так много. Для чего же столько магазинов? Они представлялись ей прикрытием какого-то тайного и страшного бизнеса. Приходилось как-то заходить, но там же пусто — покупателей нет.

Наталья Николаевна снова глянула в окно маршрутки, боясь проехать нужную остановку. Мужу не лучше, скоро месяц в больнице, а ему только хуже, капают и капают в вену. И бесполезно сопротивляться, особенно, когда лечащий врач, с улыбкой глядя тебе в глаза, убеждающе повторяет:

— Ну, вот видите, ему же гораздо лучше, напряжение мышц уменьшилось.

А ей наплевать, уменьшилось или нет, и Толе наплевать. Главное, что ему плохо, и он не может ходить. И в глазах одна тоска. Теперь ещё пичкают антидепрессантами. Тоска не от лекарств проходит, а от нормальной жизни. От всех этих лекарств вовсе ходить перестал. Дома хоть как-то двигался.

Его тоска и на неё давит. Каждый день плачет. При нём держится, а выйдет из отделения — и выть хочется. От жалости и беспомощности. И всех, всех лежащих здесь, так жалко, и ничего изменить в их жизни нельзя. Что она может? Только молиться.

Как время пролетело, думает она, как исчезло. Думали — жизнь впереди, все только ждали её, а она взяла, да и кончилась.

О, это время! Оно неумолимо катит волны свои, смывая всё на пути. Ропщет, стонет, несмиренное смываемое, укоряя время в несправедливости. Но время одно — гонит, другое — вызывает. И приходит новое, молодое, отряхивает прах небытия, осматривается и понимает, что не так уж это плохо — быть.

Уходящее уверено, что всё, что после него, непременно будет хуже. А приходящее потирает руки, собираясь переделать мир, но не успеет, само вскоре оказавшись уходящим.

И всему — всем так хочется всё ощутить, испытать, изведать в этом вихре — урагане жизни.

О, ветер времени! О, ветер наслаждений! Сколько людей жаждали оседлать тебя. Поймать ветер, вскочить на лихого скакуна, на его тугую спину, вонзаясь пятками в крутые бока, ухватившись за распластанную дикую гриву, и гнать, гнать, мчать без конца и края, познавая полноту жизни и впечатлений.

И удавалось многим на миг вскочить в неустойчивое седло и взлететь. Но и мига хватало, чтобы иссушить седока, уничтожить его плоть и сбросить на землю белые кости в назидание ещё не вскочившим, но жаждущим. Но никто не назидался чужими уроками. Вон, выстроились миллионы с уздечками, с арканами, с жаждой, которую нельзя утолить.

Как-то Наталья Николаевна слышала в радиопередаче, что 67 % опрошенных ставят целью своей жизни — наслаждение и обогащение, напрямую их соединяя. Её ужаснули и цифра, и цель. Значит, стать человеком — такой нужды ни у кого нет.

Ветер меняет направление, а люди постоянны в своей жажде удовольствий.

Она отвлекалась на размышления, а потом снова молилась. Дома не успевала. А здесь, чтобы слёзы не лились из глаз, но они всё равно лились, с молитвой ещё больше.

Теперь она молилась и за соседей мужа по палате, за всех болящих и скорбящих.

— Спаси, Господи, — и перечисляла, — Василия Фёдоровича, Евгения Борисовича, Игоря, Анатолия. Потом докторов, сестёр, нянечек перечисляла, но за Татьяну — постовую медсестру — особо молилась, за доброго человека с другим чувством слова слетают.

Все в одной жизни живём, а друг к другу по-разному относимся. Один — жалеючи, а другой — только бы оттолкнуть.

В этот день её ждали три радости: дежурила Татьяна, и, вместо Игоря, лежал рядом с мужем новый больной. Анатолий Петрович шепнул, когда все ушли на обед:

— Он тоже от этого лечится, — щёлкнул себя пальцем по шее, — а так хороший мужик, умный, добрый, он врач-психиатр.

— Будет тебе теперь с кем наговориться, — оживилась Наталья Николаевна.