Про себя я уже придумывала способы, как тебе это пересказать, чтобы объяснить исчезновение твоей сережки, одновременно понимая, что никогда не смогу это сделать, потому что ты все поймешь. Прочитаешь меня как телефонную книгу и больше не позволишь приходить к тебе. А ведь мне придется, правда? Мне нужно будет дать какое-то объяснение. Что, если ты скажешь им, маме и Армину, за ужином, что не можешь найти свою сережку? Что, если твой брат узнает, что я обманщица, у которой даже менструации-то нет?
Я шла за ним путем, который ведет за ваш дом, сережка в моей потной ладони стала горячей, я была уверена, что через маленькое окно дома напротив за мной наблюдает вонючий учитель биологии. Этот увидит все, подумала я. Выдаст меня, подлый боров.
Армин шел прямо, по-взрослому, а я за его спиной делалась позорно маленькой. Держал руки в карманах брюк. Волосы у него были как твои – темные, нечесаные, как будто кто-то их забыл на его голове. Когда мы дошли до старой черешни, он достал из кармана сигареты и закурил одну.
«Это же вредно для здоровья!» – вырвалось у меня, и в тот же миг я пожалела. Какой же дурой я могу быть!
«Вредно для здоровья маленькой девочке завязывать хвост».
«Неправда. Это ты выдумал».
Он улыбался, как будто ему была очевидна какая-то шутка, которая от меня ускользнула. Я попыталась понять, что происходит. Я сказала неправду – и сейчас я с Армином.
«Кроме того, я не
Тогда он и сделал это, то, о чем я никогда тебе не сказала, даже много лет спустя, когда мы похоронили Зекана и когда никто больше не помнил о той сережке. Я тебе никогда не призналась, что той зимой, когда у тебя началась менструация, твой брат распустил мне волосы. Он приблизился ко мне настолько, что я могла рассмотреть шрам на его щеке. Когда-то давно ты сказала, что это у него после падения с велосипеда, он вернулся домой весь в крови, а твоя мать причитала, что он такой незрелый, имея в виду, что в доме он единственный мужчина, должен быть осторожнее. Сейчас шрам оказался невероятно близко от меня, поднимись я на цыпочки, могла бы прикоснуться к нему языком. Никогда раньше я не была в такой близости от мужской рубашки. Она была чистой и подкрахмаленной, пахла лимоном. Отец носил полицейскую форму и не позволял нам даже прикоснуться к нему перед уходом на работу, чтобы ничего не помять. Сейчас я могла изучать ее нити,
Он отошел на несколько шагов и прислонился к дереву, чтобы лучше рассмотреть меня. В тот момент он был настолько похож на тебя, что мне стало неприятно.
«Видишь. Так лучше. Как Венера».
«Как что?» – спросила я. Но он только бросил сигарету, загасил ее подошвой и посмотрел в траву.
«Где эта твоя сережка?»
Я по-быстрому пригладила волосы потными ладонями, пока он был занят поисками моей лжи среди клевера. Во всей этой кутерьме я забыла про сережку в своем кармане. Хотела достать ее и бросить в траву, и тут сзади раздался твой голос:
«Ты только посмотри на них!»
Я чувствовала себя так, как будто стою в вашем дворе голая. Медленно повернулась, стараясь расправить растрепанные волосы за ушами, и встретилась с твоим взглядом. Ты стояла, прислонившись к дому, с тремя бананами в руке и, прищурившись, подозрительно смотрела на нас.
«Как Адам и Ева», – сказала ты.
Я показала тебе язык. Вы улыбались, как будто знаете все, что можно знать на этом свете и что я никогда не выучу. Вы были одинаковыми: кривая улыбка, низкие брови, плечи, как у орла-стервятника, под торчащим темным кустом волос. Непередаваемая мудрость в темных глазах, знание, перед которым я всегда останусь маленькой. Вы были одинаковыми, но все-таки ты не была такой нежной. Ты вырывала, толкала, била и отталкивала ногой. Ты истекала кровью. Как какая-то уменьшенная и звериная версия Армина. Я стояла на вашей территории, бессмысленно, как светофор посреди леса. Я посмотрела вверх, на периферии зрения что-то мелькнуло. Учитель биологии вышел на балкон развесить свое неказистое белье. Он смотрел прямо на меня, как будто все знал.]