Поиск-80: Приключения. Фантастика

Но все эти факты, цифры и выкладки — для очерка. Нужны. А вот вариант «А», вариант «Б», вариант «С»… Откуда взялись эти варианты? Ведь Исследователь мне о них не говорил ни слова?! Я торопливо, боясь что-нибудь упустить, записывал, а видел… как это могло быть.

«Что?! Вариант «Д»?»

Я решил, что ослышался, и уставился на Хлебникова в недоумении: что это он — всерьез?

Лаборатория экологических систем, возглавляемая Боданцевым, разработала три типа культиватора — на один процент углекислоты, на полтора, два с половиной, — охватив, таким образом, всю допустимую зону. Вариант «Д» — сугубо теоретический, на три процента, существовал пока лишь на бумаге: три процента углекислого газа в атмосфере считались тем самым порогом, за которым уже шла критическая зона. В сто раз выше нормы. Если за норму брать содержание углекислого газа в сосновых лесах.

«Вариант «Д», — подтвердил Хлебников, разглядывая мою физиономию (можно представить, что за эмоции на ней!..) сквозь модные квадратные очки с золочеными дужками без тени улыбки, я бы даже сказал — с сожалением…

«Значит, сейчас вы работаете на полутора процентах углекислого газа… А когда перейдете на три?» — спросил я Исследователя.

«На три? — озадаченно уставился он на меня. — А с чего вы взяли, что мы собираемся поднимать концентрацию углекислоты? Кто вам об этом говорил?»

Да, он прав: мне об этом не говорил никто…

Потом, вернувшись домой, я не без труда разделил свои записи на де-факто и… Как бы это выразиться поточнее? Да, то самое «продолжение в будущее», та литературно-художественная экстраполяция, о которой столь иронично говорил Исследователь.

Честно выполнив свой долг в части де-факто (имеется в виду очерк «Дом космонавтов», опубликованный в журнале «Уральский следопыт»), я оказался перед ворохом отрывочных записей, которые притягивали меня, словно магнит, будили воображение, не давали покоя. Я снова и снова возвращался к эскизам…

О любви

Мы в прошлом отдыхаем — прошлое прекрасно!..

Просыпались мы в доме отдыха рано — едва свет начинал пробиваться сквозь шторы. Воздух в этот рассветный час звенел от птичьего гама: пересвистывались в прибрежных кустах лазоревки — пинь-пинь!, захлебывались от восторга дрозды-рябинники, из последних сил надрывался коростель… Это был час, когда пели все: и ночные, и дневные.

Осторожно, стараясь не хрустеть гравием, пробирался я к окну Наташиной комнаты, так же осторожно, затаив дыхание, беззвучно вытягивал раму и нащупывал Наташин поясок. Чтобы не будить соседок, Наташа один его конец привязывала к руке, а другой прятала между рам.

А потом мы босиком бежали к бочажку. Туман от солнца казался красным, и над самой водой качались белые призраки.

Искупаюсь я в тумане,
Зачерпну рукой росу,
Паутину филигранью
Я росою обнесу…

Вода была теплой и ласковой, мы входили в нее, и кустики тумана качались у самых ног. «Не смотрите на меня», — просила Наташа, и я отворачивался. Я знал, что она сейчас снимает платье, я десятки раз видел, как она стаскивает его через голову, но это было днем, когда вокруг было много народу, а сейчас я стоял, смотрел на призрачные кустики тумана у моих ног и чувствовал, как гулко колотится сердце…

Мы в прошлом отдыхаем… И даже в горьком прошлом!..

Зимой, на последнем курсе, университетский комитет комсомола решил провести лыжный агитпробег по глухим, удаленным от железных дорог деревням. Мы шли с красными лентами через плечо, пели песни, но все это я помню плохо, от всего агитпробега осталось только ощущение необыкновенной чистоты. От снега, от елок, утонувших в сугробах, от глубоких серых глаз Наташи, в которых я все чаще и чаще ловил тревожное ожидание…