Поиск-80: Приключения. Фантастика

Эксперимент начнется точно по графику: 10 февраля в 12 часов дня. За два часа до начала техники включили аппаратуру, приборы, прогрели, отрегулировали, гермокамеру облучили кварцем. Я заглянул туда в последний раз, уже перед самым запуском членов экипажа: все чисто — постели, белье, посуда, пакеты с лиофилизированными продуктами, гантели, эспандеры, книги… Все на месте. Заходить в гермокамеру не стал, не стоит раздражать Мардер, она и так извелась, даже похудела в эти последние дни, борясь с «бактериальной грязью»: все кварцует, к испытателям в боксе не подпускает никого, кроме врачей, — боится гриппа. Или еще какой-нибудь ерунды, которая может сорвать эксперимент. Конечно, стоит в гермокамеру занести какой-нибудь вирус — все в такой тесноте заболеют друг за другом, вирусы и бактерии, как мы убедились, в строгой изоляции дают такие вспышки роста! Микробиологическое наводнение…

Вообще хлопот у микробиологов полон рот.

Лаборатории Руфины Карловны Мардер досталась самая неблагодарная работа — замкнуть третий круг, по фекальным массам. Ассенизаторская, одним словом, работа. На этом настоял Хлебников, хотя надо признать, что бактериальный реактор — все же скорее дело лаборатории Боданцева, Да он, Толя Боданцев, собственно, и начинал работу с этим самым «ночным горшком», как прозвали реактор в отделе. Затем Хлебников обязал заниматься «ночным горшком» и лабораторию Мардер, но чистюли-микробиологини, узнав о решении начальства, поднялись на дыбы: наше дело штаммы и посевы, сугубо лабораторная работа, пусть с бактериальным реактором возится сам Боданцев. Он конструктор, а бактериальную массу можно взять на любой станции канализации. И безотказный Толя Боданцев, узнав о бунте микробиологинь, поехал на фекальную станцию, привез бочку вонючей жижи…

Реактор у Боданцева получился объемом в десять литров — разве такой «ночной горшок» засунешь в кабину космического корабля? Боданцев сделал четыре варианта реактора — все без толку: не работают его «горшки», гибнут в них фекальные бактерии. И когда на одном из совещаний Хлебников обрушился на Боданцева, обвинив его в некомпетентности, безграмотности и прочая, добродушно-невозмутимый Толя взорвался и наговорил в адрес микробиологов таких грубостей, что бедная Руфина, покраснев и путая латышские слова с русскими, заявила, что сама лично подберет нужную бактериальную культуру для реактора.

И она сдержала слово, хотя, видит бог, было ей нелегко. Руфина объездила несколько городов (не могу представить, как эта милая, чопорная чистюля с лакированными ногтями ходила по полям орошения!..), выудила из нестерпимо вонючей жижи около двадцати штаммов бактерий, выделила (уже в институте) чистые культуры и, в конце концов, создала такой агрессивный компост, что боданцевские конструкторы уложились всего в два с половиной литра.

Никто не верил, что такой крошечный реактор замкнет этот проклятый третий круг. И когда контрольные анализы подтвердили, что мардеровский компост «съел» все фекалии без остатка, Боданцев всенародно, тут же в реакторном зале, расцеловал ошеломленную Руфину троекратно. «Жаль, Руфиночка, что я не магометанин, — объявил он красной от смущения Мардер, — а то я бы вас взял в жены».

С того «поцелуйного» дня Руфина прочно завоевала обожание конструкторов — это они ей в день рождения, среди января, вручили такой роскошный, такой огромный букет красных гвоздик, что бедная Руфина, совсем потеряв дар речи по-русски, рыдала, уткнувшись в букет, не стесняясь слез, а на ее букет бегали смотреть женщины со всех лабораторий. Вот кто такая Руфина Карловна Мардер, которая так волнуется сейчас, перед началом эксперимента.

Итак, эксперимент начнется строго по графику — в 12 часов дня. Гермокамера прокварцована, у испытателей в карантинном боксе Мардер берет последние мазки… Ну что же, вроде все в порядке.

— Комплект Эрлиха[3] в норме? — спрашиваю я у Таи, она дежурит у входной двери в гермокамеру.

— Да, я сама проверяла.

Тая… Широко раскрытые с насмешливыми искорками в глубине карие глаза с милой, так красящей ее косинкой, задорно выставленный вперед со следами пудры кончик носа, по которому так и хочется пощелкать пальцем или, по крайней мере, потрогать, как кнопку — «Алло, центральная!» И даже губы — тонкие, чуть оттененные помадой и изломанные насмешливой улыбкой — тоже дразнили… Но не сейчас. Сейчас она была совсем другой: белоснежный халат, фонендоскоп на шее… Испытатели только что в карантинном боксе прошли последний врачебный осмотр — такова традиция.

Михаил, ознакомившись с гермокамерой и программой, предложил анализы крови делать внутри камеры — сам. «Я — гистолог, два года в онкологическом — практика отличная…»

Действительно, как я убедился из записей в его трудовой книжке, он почти год исполнял обязанности заведующего гистологической лабораторией. Правда, это было шесть лет назад, лабораторные навыки улетучиваются быстро…

Михаил Куницын — моя загадка. Еще с тех студенческих лет.