Поиск-83: Приключения. Фантастика

Семченко приехал в Питер вскоре после войны с Польшей и несколько дней скитался по городу, пока не встретил на улице старого знакомого по Восточному фронту, вместе с которым в девятнадцатом году, в Глазове, они приходовали брошенный белыми эшелон с разным союзническим барахлом. Этот знакомый связан был с Наркоматом внешней торговли и, узнав, что Семченко работал в газете, пристроил его в то же рекламное бюро. В ожидании лучших времен он писал афишки, пропагандируя русскую фанеру, лес, пеньку и металлический лом — уж его-то было вдоволь! Она эти афишки переводила. Тогда и познакомились. А через несколько месяцев зарегистрировались, и он переехал к ней на квартиру.

Особой любви, пожалуй, с самого начала у них у обоих не было. Но с его стороны имело место безусловное уважение, а с ее — застарелое девичество и еще некая смутная надежда, что в тогдашних необычных обстоятельствах этот бритоголовый взрывчатый человек с правильной биографией может сделать необычную карьеру. Так оно, в общем, и случилось. В газете Семченко больше не пришлось работать, но он об этом не жалел. В рекламном агентстве становилось все интереснее, потому что почти со всей Европой уже торговали, вывозили много чего. Афишки, которые он сочинял с легкостью, почему-то нравились, его заметили — не без участия жены, — командировали в Ригу, в Стокгольм, а в двадцать четвертом году направили на постоянную работу в советскую фирму «Аркос», выполнявшую задачи торгпредства в Англии.

Жена восприняла все это со спокойным удовлетворением.

Штат «Аркоса» на Мооргэт-стрит, 49, был небольшой, по приезде сразу навалились дела, язык он знал плохо, да и жена, как выяснилось в Англии, тоже неважно. Но мысль о том, что совсем неподалеку, на Риджент-парк, лежат в эсперантистском банке сорок тысяч рублей золотом, зудила, не давала покоя. Едва готов был сшитый на заказ новый твидовый костюм, Семченко отправился на Риджент-парк. Эсперанто он к тому времени основательно подзабыл и, чтобы не ударить лицом в грязь, несколько ночей перед этим просидел за учебником. Подготовил краткую, но выразительную речь, прикинул, какие вопросы смогут ему задать, собрал информацию и составил ответы — все на эсперанто.

В конторе его встретил вежливый клерк, провел в кабинет, где сидел один из директоров банка — грузный, стриженный под бобрик мужчина. «Бонан весперон!» — приветствовал его Семченко и сразу же начал говорить о расцвете эсперантизма в Советской России. Вначале следовало обрисовать обстановку, создать настроение, вызвать сочувствие, а уж потом переходить к делу. Он вовсе не думал, что сорок тысяч золотых рублей пойдут на нужды эсперантизма. Слава богу, Республике и без того есть на что их истратить.

Честно говоря, в успех не очень-то верилось. Наверняка и до него предпринимались подобные попытки, а вклад до сих пор оставался замороженным. Но не прийти сюда он просто не мог, не имел права.

«Это подлинное возрождение! — Свою речь Семченко выучил наизусть. — Доказательства могут быть представлены Всероссийским союзом эсперантистов через месяц. Лично вам или через Президиум Всемирного конгресса…»

Директор некоторое время удивленно смотрел на него, слушал, потом сделал знак подождать и что-то шепнул приведшему Семченко клерку. Тот вышел, а через минуту пропустил в кабинет пухлого черноволосого человечка с кожей оливкового цвета. Человечек заговорил быстро-быстро, Семченко ничего не понял и лишь уловил несколько раз повторенное слово «сеньор». Тогда дошло наконец, что его принимают здесь за испанца. Эсперанто по звучанию напоминает испанский, о чем Линев всегда печалился.

И осенило: нет здесь никаких эсперантистов! Обычная денежная контора, только под особой вывеской. Все это был обман, политика, состояние эсперантизма в России никого не интересовало. Нечего было бисер метать перед свиньями! От волнения немногие английские фразы исчезли из памяти. Накатила обида, злость, что клюнул на приманку. Он молча повернулся и пошел к двери, провожаемый равнодушным взглядом директора и робким возгласом оливкового человечка: «Сеньо-ор?»

Едва все стихло, Семченко вылез из сортира и огородами, хоронясь, выбрался к гортеатру.

В фойе висела все та же афиша петроградской труппы. Под номером вторым, сразу вслед за Казарозой, в ней значилась некая Ирина Милашевская, колоратурное сопрано — «пастушеские напевы Тироля, песни из всемирно известного спектакля «Кровавый мак степей херсонских», дивертисмент».

Через десять минут он сидел перед сутулой большеротой блондинкой лет двадцати семи — показалось почему-то, что говорить следует именно с ней, хотя в афише были и другие женские фамилии.

— Значит, вы из местной газеты?

— Я не потому к вам пришел, — помялся Семченко. — Вы, наверное, хорошо знали Зинаиду Георгиевну…

— А вы были с ней знакомы раньше? — перебила Милашевская.

— Да. В Петрограде.

— Хотите о ней написать?

— Поймите меня. — Семченко коснулся ее запястья. — Ведь это я пригласил Зинаиду Георгиевну выступить в Стефановском училище.