Поиск-84: Приключения. Фантастика

Выцелив глазами нужную точку у подножья дуба, он трижды перекрестился и опустился на колени, запотирал ладонями. Как наседка на своих яйцах, как стервятник над пойманной добычей, сидел он, потея от предчувствия близкой радости. Стоит лишь пробить дерн и… упрешься в кувшин, наполненный «рыжиками». Он обязательно пересчитает свое богатство, насытит душу немеркнущим солнечным блеском и, конечно, перепрячет клад где-нибудь в глубине леса, возле приметной кокоры.

Поднялся, осмотрелся еще раз: нет ли кого поблизости, и удивился — на старых липах в поле по-прежнему спокойно сидели косачи, но теперь, залитые восходящим солнцем, они скорее походили на сказочные изваяния из червонного золота, чем на живых птиц. Верхушки леса тоже были щедро залиты позолотой. «Раз косачи покойны — поблизости ни души», — смекнул Сволин и, отломив от дуба сухой сук, стал разрывать им дерн возле знакомого корневища.

Клад был на месте, и выкопать его не составило большого труда. Он снял походный мешок, поспешно сунул в него тяжеленный сосуд и, не завязывая мешок, торопливо подался в заполненный молодым липняком лог. Озирался затравленным зверем — не повстречать бы кого. Парабеллум поставил на боевой взвод и сунул в карман.

Тайными, одному ему известными тропами вышел он через Дальние поля к непроходимому Кузяшкиному болоту, там пересчитал свое богатство и захоронил его у старой искореженной во время грозы кондовой сосны. Разрыхленную землю притоптал и присыпал прошлогодней хвоей. И впервые за многие дни тяжких скитаний почувствовал необыкновенную легкость на душе, словно тяжкий камень свалился с его груди.

С облегчением полной грудью вобрал он в легкие воздух, который в эту пору в лесах вкуснее прохладного березового сока, покружился вокруг облюбованной им и изуродованной грозой сосны, усердно стал осенять свое чело двуперстым крестом. Над его головой приветливо шумел лес.

Весь день он скитался по лесу с намерением встретиться со Степаном, строил планы на жизнь. Случаем набрел на избушку лесника и затаился. Но напрасны были его опасения, избушка пустовала.

Лесничим до войны работал тоже бывший эскадронный рубака и большой нерадетель до колхозной жизни Тарас Мартемьянович Кустов. Жил Кустов по соседству с Крутоярами, в деревне Парамоны. Сколь помнил Сволин, Кустов держал лошадь и разъезжал по всей округе кумом королю. Умный и хитрый был этот человек: много видел и знал, но язык умел держать за зубами. Умел поучать людей, умел и выгоду для себя выкраивать из этого немалую.

На всех знакомых своих Кустов смотрел так же, как смотрит поп на церковную паству с амвона, щедро одаряющую своего благодетеля и заступника при всякой нужде. Знал об этом Дементий Сволин, но нужда гнала его в смертельные сети обирателя. «Не избежать мне его, — рассуждал он, взвешивая свое положение. — Сколь каши съедено из одного котла. Неужто не поймет, не снизойдет ко мне милостью да сочувствием. Авось добрым советом поможет, подскажет, надоумит». Дом Кустова стоял на отшибе деревни, к нему вплотную подступал лес. Окна его дома без устали рассматривали долинку неглубокой речушки Тарасихи, за которой голым крутым лбом торчала гора без травяного покрова, без единого кустика.

Близился вечер. Лесом, бережком Тарасихи и подошел Сволин к усадьбе Кустова. До войны семья Кустова была большой, и теперь Сволин побаивался заявиться туда врасплох: «На чьи-нибудь глаза кабы не напороться». Однако искать и выжидать Кустова около двора не пришлось. На самом берегу Тарасихи стояла его баня, возле которой он сам, своей персоной, возился с изгородью и одновременно, по субботнему делу, топил баню. «И впрямь в рубахе я был рожден!» — обрадовался Сволин предстоящей встрече с нужным ему человеком.

Глава пятая

Кустов не удивился появлению перед ним Сволина. Сказал при встрече как о само собой разумеющемся случае.

— Слышал, знаю. Надо сгинуть тебе и как можно скорей. — Сказал, как шилом в бычий пузырь ткнул. Сволин стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Чувствовал он себя довольно прескверно. Как и в былые годы, глядя на Кустова, он не мог погасить в себе омерзения к нему. Дивился на его приземистое и клешнистое, как у краба, сложение тела, перекатывал в горле нелестные суждения: «Выдал бог экого тельца — ни себе, ни людям!» И правда, внешность Кустова была непривлекательна. На его лице особое место занимали глаза, ядовито-желтые, стригущие, как у хищной птицы. Старческий голос его был раздражителен и звонок. Когда он говорил, то казалось, что кто-то третий стоит за его спиной и все время надоедливо, с вызовом бренчит столовой вилкой.

Выслушав Кустова, Сволин растерянно осведомился, не поднимая глаз:

— Куда мне деться-то теперя? Как присоветуешь? Ить вместе в служилых столько ходили…

— Я тебе не бюро справок, — сказал, как отрезал, Кустов. — У самого башка на плечах круглее моей. Думай, доходи мозгой-то.

— И то думал допрежь, как к тебе идти. Не хватает дум моих, чугунок на плечах-те, не башка…