Поиск-84: Приключения. Фантастика

Губы у него действительно не двигались. Да и не было у него никаких губ. Касьян молча кивнул ему.

Потом он задал Угадаю вопрос, который с самого утра не давал ему покоя:

— Скажите пожалуйста, Угадай, почему у вас во Вселенной относятся к нам так пренебрежительно? Писатель Феликон битый час твердил о Пиночете, фельдмаршал Реминус был без ума от нашей воинственности, Али-Магома устыдил недостатком демократии, и даже дарилла по пальцам пересчитала мне истребленных в нашем мире животных. И никто из вас не сказал о нашей планете ни одного доброго слова, словно и нет на Земле ничего хорошего и светлого, а одни только мрак и жестокость!

— Сложный вопрос, — задумчиво ответил слепой ящер, — но честный. И он требует такого же честного ответа. Как бы тебе объяснить попроще?.. Когда человеческая цивилизация еще примитивна и жестока, добряком в таком мире считается уже тот, кто без особой охоты сжигает сиротские приюты. И счет в таком мире идет на добрые дела, которые как островки поднимаются над океаном насилия и жестокости. Но цивилизации взрослеют, эти редкие островки становятся материками, и наконец наступает время, когда уже зло становится редкостью. И тогда человечества начинают считать друг у друга злые дела, чтобы сообща их исправить. Чем меньше в мире зла, тем более чудовищным кажется нам то, которое в нем еще осталось, тем больше режет оно людям глаза. Таким, как Реминус, этого не понять, но и они это инстинктивно чувствуют. У каждого космического народа — свои обычаи и законы. Но закономерность одна: когда разумная раса перестает кичиться своими добрыми делами, когда они становятся для нее потребностью, а злым делам ведется строгий учет, чтобы меньше было в мире злых дел, — значит, раса эта уже стоит на пороге зрелости и готова к вступлению в Великий Союз. А уж там-то с нее спросят как с равной, без скидок на молодость!..

— Значит, мы еще не готовы? — спросил Касьян, заранее предвидя ответ. Угадай кивнул ему тяжелой головой.

Из кухни с сознанием выполненного долга на мордочке появился Квунгвазиргв. Он вразвалочку подошел к приятелю и, пробарабанив ему что-то на своем языке по ладони, вскарабкался ящеру на плечо.

— Все готово, — сказал Угадай поднимаясь. — Сейчас мы уйдем, ты захлопнешь за нами дверцу холодильника, и аневризма закроется. Больше тебя никто не потревожит.

Уже на кухне он взял со стола коробочку лингафона, повертел ее в трехпалой ладони и положил обратно:

— Эта игрушка пусть останется у тебя. Быть может, с ее помощью тебе будет проще найти общий язык с другими людьми. — Угадай помолчал, а потом сказал тихо: — А главное-то ты понял, парень?

— Понял! — выпалил Касьян. — Я все стены лозунгами испишу!

— Ничего-то ты не понял! — Мудрый ящер погладил его по волосам. — Но ты еще молод, и наверное все-таки поймешь…

А Касьян думал о маме, о Ленке, о ребятах, о том, что же тогда делать, если не лозунги писать? Трудно все-таки держать ответ перед Вселенной!

А гости тем временем ушли.

Мама

— Ну как тебе болеется? — спросила мама.

— Совсем здоров, — ответил Касьян, — завтра пойду учиться!

— А температура?

— Нормальная, — соврал он, и мама поверила. Она всегда почему-то верила Касьяну. А ему в этот вечер было совсем не до болезни.

После ухода Угадая и Квунгвазиргва он долго сидел и думал. О разном. Много мыслей бродило в голове: о Земле, о мире и войнах, о людях, их словах и делах. Касьян вспоминал слепого ящера и фельдмаршала Реминуса, а потом — снова Ленку и ребят из группы.

— Ну вот и хорошо, что поправился, — сказала мама. — Сейчас разогрею суп, покушаем и сядем смотреть телевизор. А завтра — учиться.

— Некогда мне ужинать, мама! Сегодня возле горисполкома будет митинг общества «Мемориал». Люди будут требовать демократии и справедливости. Я обещал быть.

— Никаких митингов! Здоровье дороже! До завтра из дома — ни ногой, а то снова затемпературишь!

— Я должен, мама! — ответил Касьян. И она больше не возражала ему, а скрестив руки на кухонном фартуке, молча смотрела сыну вслед и думала, что Касьян стал уже совсем взрослым, жутко похож на отца и все-все понимает.

Она проводила Касьяна до двери и вернулась к плите.

М. Шаламов ХИЖИНА В ПЕСКАХ

Климов снова ехал в Петрозаводск, хотя лет десять назад поклялся себе, что нога его больше на ступит на эту землю. В ночь приезда, когда он уже оделся, сдал постель и томился в двусмысленном ожидании, сосед рассказал ему историю о Живой Хижине.

Они почти двое суток делили полупустое купе, не обменявшись за это время и сотней ничего не значащих фраз. Точнее, Климов все время ловил на себе его испытующий взгляд, видел, что тот прямо-таки изнывает от потребности излить душу. Только у Климова не было ни сил, ни желания ввязываться в монотонную вагонную беседу. Да и не был ему симпатичен этот человек. И вот теперь тот все-таки не выдержал:

— Вы в Петрозаводск домой или в командировку?

— Домой.

— Давно не были?

— Да уж лет десять, наверное. А что, заметно?

— Нервничаете.

— На это, — улыбнулся Климов натянуто, — есть свои особые причины.