Поиск-84: Приключения. Фантастика

Был полдень сонный и теплый. Птицы молчали. Только пчелы, измазанные в цветочной пыльце, ворочались в чашечках цветов по сторонам дороги. Степан останавливался и подолгу смотрел на них, на лес, на поля и просто на небо — высокое и ясное.

В дорогу отец дал ему старую фетровую шляпу и черные пляжные очки в тяжелой роговой оправе — подарок Кустова. Не нашивал Кустов на своем носу эти очки, не ему принадлежали они. Года три назад приезжий из города его зять оставил их по забывчивости. Теперь они хорошо выручили и Кустова и Сволина. Кустов, сделав этот необычный подарок своему бывшему эскадронному, не без значения заметил:

— Для камуфляжа. Стараюсь для тебя, Дементий Максимович. Пусть бог хранит тебя и Степана — тоже.

Знал Кустов, что это его внимание и даже сочувствующий тон вызовут доброе расположение Сволина. И не промахнулся старый стяжатель, лишний «рыжик» преподнес ему Сволин при очередном расчете за провизию и прочие услуги.

Выпроваживая Степана в Усгору, старик все-таки настаивал разыскать там хорошего фотографа и попросить его подобрать за подходящую плату пару фотографий для паспортов. И еще упросил его выставить на базаре вырезанных Степаном из дерева медведей, и если будет дана подходящая цена, то и продать их — деньги всегда пригодятся.

В мешке за плечами Степана был невеликий груз — лепешки из пресного теста и сушеная солонина, потому идти было легко и приятно. Дорога петляла, спускалась в ложбину и опять карабкалась на взгорье. Давным-давно по ней не ездили, потому Степан сбивался и кое-где шел прямиком через распаханные поля. Однако к исходу дня он, как и предполагал, был в Усгоре. Но базарная площадь уже пустовала и магазины были закрыты.

Чтобы не навести на себя подозрение, он не стал задерживаться в центре села, умеренным шагом пересек базарную площадь, вышел на околицу и луговой тропинкой направился к извилистой речке Усгоре. С наступлением темноты расположился возле старого омета соломы. Уснул с дороги быстро и спал без сновидений.

Утро выдалось ясное, теплое, тихое.

Степан спустился к речке, ополоснул лицо захолонувшей за ночь водой, неспешно позавтракал и, этак часам к десяти, заявился на базарную площадь под своим неапробированным камуфляжем.

Площадь уже кишела разноцветными плащами, платками и куртками. Рядами стояли телеги и машины, с которых шла бойкая торговля прошлогодней картошкой, квашеной капустой, огурцами, шерстью, половиками, медом, льном… Толстая тетка с редкими усами под носом горланила на весь базар:

— Пирожки, свежие из сбоя! Нале-е-етай!

Черный низкорослый небритый мужичонка нахально совал каждому под нос жутко пахнущие ваксой хромовые сапоги польского покроя с высокими запятниками. Шумел:

— Отдаю почти даром! Три года носишь — ремонта не просишь.

— Часы швецарские и аглиские бусы!

— Семена огородные!

— Тульская хромка, малоподержанная!

Тут же, рядом с повозками, в больших плетеных корзинах из половинчатых черемуховых прутьев гоготали гуси; на скалках весов, которые стояли в ряд с другими такими же весами, лежали сочные соленые огурцы. Запахом своим они ревниво соперничали с запахом терпко пахнущих овчин и дегтя. Звенели литовки, зеркальностью своей преломляя солнечные лучи; мычали коровы и хрюкали розовые поросята, преспокойно полеживая в мешках.

Вдруг всю эту сумятицу звуков, запахов, лиц и соблазна перекрыл бойкий перебор дорогого баяна, и сильный, чистый мужской баритон повел рассказ о горькой судьбе танкиста. Голос этот, как магнит, притягивал к себе народ. Степан тоже пробился сквозь толпу, вышарил глазами поющего и ужаснулся: незрячие глаза баяниста смотрели на него. Он опустил и снова поднял на баяниста взгляд, но не смог выдержать его, зашагал прочь. Он решил переждать песню в скобяном магазине, где его ждали небольшие, но приятные покупки. Но и там, за глухими кирпичными стенами, были отчетливо слышны слова поющего:

И будет карточка пылиться
Средь позабытых старых книг…

Эту песню Степан слыхал раньше. Ему показалось, что он видел слепого баяниста, но где и когда? — не смог припомнить.

Все, что было намечено, купил Степан: наждачные бруски, напильники, ножи, клей, гвозди… Ничего не забыл. Но уходить с базара ему не хотелось. До осязания приятно было ему купаться в живом людском водовороте, слушать, смотреть, участвовать.

К концу дня, когда базарная площадь начала пустеть, он сделал для себя определенный вывод: «Уйду к людям. Будь что будет, а уйду и все тут».

«А как поступишь с отцом?» — спрашивал его внутренний голос. Ответа на этот вопрос Степан не мог найти. Бросить его в подземелье у него не поднимется совесть, и взять с собой тоже нельзя. И то и другое — равноценно гибели обоих.