Поиск-87: Приключения. Фантастика

— Не помню уже кто, кажется, Молодой Старец, призывал так изменить предание прекрасной орды, чтобы все в этом предании стало возможным, и вселенная возникала бы не от трудов и стараний Мамонта, а, например, из моей левой ноздри. Теперь же старший сородич, кажется, недоволен. Так все хорошо идет: предание изменено, каждое лето теперь будем праздновать Пленение и Освобождение Оборотня, а он не рад.

Продолжая есть, причем не упало ни крошки, Младостарец усмехнулся:

— Предание орды еще не рассказано и не показано до конца. Может быть, в конце концов прибавится еще обряд Казни Сопливого Юнца, и будет он повторяться вечно, из года в год, — мечтательно закончил он. Стало тихо. Все вкушали Предка, и разговоры не находили себе пищи. И мы трое — я, Мастер, Младостарец — углубленно занялись Предком. Очнулись мы от сдержанного говора, и в его сдержанности было нехорошее предвестие. И в самом деле, постепенно усиливаясь, говор этот приобрел свойство крика, вот уже мы, не успев ничего понять или подумать, присоединились к хору скорби. К нам медленно шла семерка охотников, показывая всем пустые руки.

— О! О-о-о! — кричала желтозубым ртом Выскобленная Шкура. — Нет жертвы. Нет. Предок не получит пищи. Мир погибнет. Орда погибнет. Все погибнет.

Старцы, встав в круг, растерянно топтались. Они не знали, то ли начинать Пляску Совета, то ли покорно ждать всеобщего конца. Вдруг Старец-четыре встрепенулся:

— А ведь не оскорбительно для Предков будет, если мы подарим им кого-нибудь из своих живущих.

— Как же не оскорбительно? — въедливо поинтересовался Старец-второй. — Ведь своего мы заколем только как вестника, чтобы он сообщил Мохнатым, что нам надо. А сейчас Предки требуют именно пищу.

— А разве вестник не может быть одновременно и пищей?

Все вслушались в вопрос — казалось, его звуки все еще жили в воздухе. Не известно было, то ли негодовать, то ли восхищаться. Однако пылающий круг стал ближе к земле, и Ледяная Пасть дохнула своим лживым, холодным дыханием. Роса еще не села, но прибрежные камни блестели матово.

— Тогда кого же? — размышляюще произнес пожилой охотник, и его простое славное лицо хмуро уставилось в костер. — Может, Старца-неизвестно-которого? Он давно хворает и все равно уже на пути туда…

Старцы яростно закричали слаженным хором:

— Святотатство! Святотатство!

Костровой Дурак до этого спокойно сидел у огня, кашляя и вытирая вечно красные глаза. После криков Старцев он с плачем кинулся к ним, стал ползать между ними, обнимать их ноги и вопить:

— Наконец-то! Меня! Я хочу быть Предком! У меня будет могучее тело! Могучий хобот!

Они смотрели на него с задумчивой жалостью. Его криво сросшееся тело было закутано в лохматую волчью шкуру. Оно ползало и кричало. Наконец кто-то из Старцев сказал:

— Подними себя. (Костровой Дурак поднялся, воя.) Сообрази себе где-нибудь в груди: разве Предкам нужен такой вестник? Такая жертва? Смешно.

Все засмеялись. Ведь невозможно же, услышав слово «смешно», не засмеяться. Общий хохот стоял долго, долго, каждый подходил к Дураку, хлопал его по спине, по плечу, по ягодицам, заглядывал, хохоча, в лицо и оставлял ему лучший кусок от своей доли мяса. Получилась прекрасная мясная куча. Все еще рыдая, он брал от этой кучи, подносил к лицу, клал в рот, растирал зубами и безутешно глотал.

Вдруг прибежала одна женщина:

— Новость! Новость!

— Какая, о Триждыродившая?

— Старец-то выздоровел!

Старец-больше-чем-пятый поднял руку:

— Нужно разобраться. Уходил, уходил к Мамонтам и вдруг не ушел. Именно сейчас, в этот момент. А что еще было сейчас?

Орда посмотрела вокруг снаружи себя и вокруг внутри себя. Она произнесла своими ртами:

— Пробежал муравей.

— Не то.

— Дым от костра потек к мертвой стороне.

— Не то.

— А! — воскликнула Триждыродившая. — А! А что поедает Дурак? Лучшие куски? Лучшие. Все понятно.

Ее слова коснулись нас. Все сразу стало ясно. Мысли Предков вошли в нас. Лучшие куски — Старец не ушел к Предкам — они его не хотят — они желают лучший кусок орды… Кого-то лучшего.

Все взгляды сошлись на Младостарце. Как костер, бывает, долго не разгорается, но, подсохнув в сиянии солнечных лучей, груда хвороста разом возьмется от первой же искры кресала — так же мгновенно загорелись все взоры, сведенные на прекрасном мускулистом теле Молодого Старца. Оно, тело, дрогнуло, вспотело, сделало растерянный шаг назад. Друг Камня судорожно вертел своей сплюснутой башкой.

— У нас этого нет, — бормотал он. — У нас… давно у нас глиняные фигурки…

— Где это — у нас? — подозрительно спросил стоявший рядом. — А ты сам откуда? Разве на тебе не наши знаки?

Умелец судорожно покивал: наши, наши.

Тело орды, растекаясь, медленно обхватывало со всех сторон будущий подарок Предкам.

— Нет! — закричал Младостарец.

— А солнце скоро сядет, — задумчиво протянул звонкий детский голосочек. — Наверное, пора.

— Я… это тело недостойно, — сказал с запинкой Молодой Старец. — Есть более достойный дар. Вот этот безымянный юнец, он недавно объявил себя избранником Предков, сам объявил. Значит, Предки больше любят его, больше хотят его.

Возмущение охватило мое тощее тело.