Поиск-87: Приключения. Фантастика

А теперь бросим взгляд, исходя из отношений в фантастике ratio и intuitio, на классический детектив. Это — простейшая, наглядная и во многом исходная модель паралитературы. Сама форма детектива — порождение мира напуганного, стоящего перед возможностью ежесекундно готовых вторгнуться в жизнь кошмаров; не случайно его классиком-основателем и стал Эдгар По. Прежде всего это мир в миниатюре. В отеле или аналогичном месте, нередко изолированном обстоятельствами от остальной вселенной (отрезанный снегопадом загородный дом, корабль, поезд), собраны люди каких угодно слоев общества, профессий и судеб. Это — маскарад, ибо до развязки неясны истинные лица участников. Совершается убийство (цепь убийств), но вмешивается герой — расследователь и действователь, и в мир из кошмара и хаоса возвращаются гармония и порядок. Такова утопически-антиутопическая основа, роднящая детектив с фантастикой. Но фантастика несравненно свободнее в построении и выборе своих сюжетов, схема же детектива жестко закреплена: от мрака к свету в рамках определенных правил. Напомним и сказочную неуязвимость героя-сыщика, по существу, почти каждый раз убиваемого, но вновь воскресающего, чтобы кочевать из произведения в произведение. Подчеркнем характерную логику выбора и колебания: здесь она — перебор и отбрасывание версий. Французского исследователя Режи Мессака это заставило подозревать в детективе прямое воздействие века науки, что такого же рода ошибка, как буквальное понимание научности НФ.

В тех или иных жанровых вариантах суть фантастики и основные ее черты относятся и к полуфантастике. Родство основ поясняет легкость сотрудничества различных элементов и уровней, множественность промежуточных и смежных образований. У низовых и высоких жанров этого типа общее, и самое древнее, историческое начало. На определенном этапе средневековья они расходятся, чтобы в новое время — и в новом виде — получить возможность встречаться и оплодотворять друг друга. Фантастическое в основе художественное слово уходит в толщу архаических обрядов, верований и мифов, имевших темой вечное обновление природного цикла: умирающую и воскресающую природу, растерзываемого и возрождающегося бога природы — Осириса, Таммуза, Диониса и им подобных. В более примитивные и древние времена это был просто зверь, основной предмет охоты и поклонения племени.

Миф постепенно уходил в прошлое, не умирая, однако, но образовывая незримый костяк, или внутреннюю форму шедших ему на смену или окружавших его ритуальных, фольклорных и полулитературных жанров — сказки, отчасти эпоса, народной комики. Рожденная в обряде и мифе духовная основа фольклорной, а позднее литературной фантастики и была первым выражением принципа «все во всем» и, прежде всего, непосредственной связи смерти и жизни как прообразов всякой позднейшей и просто более развитой антиутопии и утопии.

Дальнейшая история этих тем и жанров в народных низах античности и средневековья получила у некоторых исследователей название «карнавальной культуры» (М. М. Бахтин; о «дионисовом карнавале» упоминал уже в начале века известный русский мыслитель и поэт В. Иванов, и, несколько позднее, тема разрабатывалась рядом западных авторов). Почему «карнавал»? Имеются в виду идеи вечной перелицовки жизни, ее торжества над смертью, праздничности, выражающей веру народа в его превосходство над силами угнетения, в «золотой век» счастья, равенства, изобилия. Поскольку представления эти противостояли официальной идеологии, они, в особенности после нескольких первых веков нашей эры, уходят в народные низы. В эпоху Возрождения «карнавальное» мировоззрение получает вновь возможность явиться на свет и оплодотворяет вершины ренессансного художественного слова — «высокой» и в то же время народной литературы и театра: романы Рабле и Сервантеса, «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского, «Декамерон» Боккаччо, во многом драмы Шекспира и т. д. Представления эти и в дальнейшем продолжают взаимодействовать с линиями высокой литературы, обогащая их (М. М. Бахтин называет это процессами «карнавализации» литературы) — но уже не так явно и не с такой силой, как во времена Ренессанса.

Однако у тех же процессов есть сторона, недостаточно осознанная и отмеченная. Наряду с обогащением снизу «большой» литературы шли процессы фальсификации и эксплуатации самих низовых жанров. Если в средние века и был возможен достаточно глубокий раздел между низовой и официальной культурой (хотя они соприкасались), то развитый капитализм с его идеологией и стандартами проникает почти во все сферы духовной жизни. Отсюда глубинная противоречивость паралитературы.