— Просто везет. Операция была тяжелая, я уж и в самом деле хотел тебе дать общий наркоз. Тогда — шабаш, лежал бы до утра с распоротым брюхом.
— Да-а?
— Да-а. Эфир. Взрывоопасно, — коротко пояснил врач. — Нельзя пользоваться открытым огнем. А сейчас принесут свечи, и заштопаю тебя в лучшем виде. Художественную штопку сделаю!
Сашка так и не понял — шутит тот или говорит всерьез, но уточнять не стал. Свечи так свечи.
Вошли медсестры. Сашка сосчитал: их было шесть молодых девушек. И каждая держала в руках по две свечки. Двенадцать огоньков горели над ним, освещая операционную качающимся светом. Горячий воск стекал им на пальцы, но они стояли неподвижно, стараясь светить ровнее.
На что это было похоже? На отпевание?
Высокий белый стол, на нем привязан голый человек, вокруг стола люди в халатах держат свечи, и тысячи огоньков отражаются в черном зеркале потухшего светильника... Потрескивают свечи, а запах лекарств смешивается с тонким ароматом расплавленного воска... Здесь жизнь давали человеку, дальше жить разрешали. Человек рождается в муках. Да, это так... И каждый раз, когда он меняется — перерождается — это тоже без боли не бывает...
И Сашка вдруг вспомнил, что скоро у него должен быть день рождения. За последние дни все перепуталось в голове: пурга, вертолет... Какое сегодня число? Что за день — среда, суббота? День рождения у него — 25 октября. Какое сегодня число?
Когда он понял, что повторяет эти слова вслух, то смутился. Вот уж действительно вздор: и число, и место, и его собственное имя, когда в этом воздухе еще витают такие понятия, как и Жизнь, и Смерть... Это потом придет нужда в подробностях, и он, конечно, спросит, сколько длилась операция, как зовут хирурга, узнает фамилии пилотов, подсчитает по карте, сколько километров везли его над тундрой... Какое сегодня число? Ночь, осень, время, когда молодость кончилась... Зачем еще точнее?
Но ему ответили:
— Двадцатое, миленький. Двадцатое октября.
Не совпало. Значит, чего-то еще не хватает, что-то еще важное случиться должно. А врач сказал:
— Шабаш. В палату. — И повезли его на каталке по длинному коридору.
Утром его разбудили солнечные зайчики, по коридору тянуло запахом жареных котлет, кто-то звякал посудой. Сашка улыбнулся и попытался поднять голову, но даже это движение отозвалось резкой болью. Тогда он осторожно поднял руки, ухватился за спинку кровати, медленно подтянулся, улегся на подушке повыше и стал ждать. В палате кроме него был еще и старик с прокуренными желтыми усами. Он все еще спал. Он Сашке был не очень интересен — морщинистое, болезненное лицо, хриплое дыхание... У него должны быть обязательно выцветшие глаза и разговоры про язву двенадцатиперстной кишки. Черт с ним. Неделя-полторы — и Сашка уйдет отсюда, получит в конторе свои полторы тысячи и махнет на Дон. Ему захотелось лечь еще выше, выглянуть в окно, посмотреть из тепла на дождь и слякоть. Он уперся локтями в койку, хотел подняться, но боль взорвалась внутри живота, сдернула его назад. Несколько минут он лежал неподвижно, дышал ровно и аккуратно.
— Проснулся? — услышал он хриплый голос. Это сказал старик, он поглядывал на Сашку с усмешечкой, покалывал его ярко-голубыми глазами.
— Проснулся, — с растяжкой повторил это слово Сашка, словно пробуя его на вкус.
— Болит брюхо-то?
— Не-ет, если спокойно лежать — совсем не чувствуется. Вон даже разговариваю совсем спокойно, — объяснил с удовольствием Сашка.
— Успеем ишшо наговориться...
— Я раньше тоже, дед, думал — все успею. Чуть было не опоздал.
Они немного помолчали.
— Геолог, что ли? — спросил старик, не глядя на него.
— Ага. Похож?
— Немного, — старик слегка оживился. — Мне вот что интересно: жил ты в палатке, чуть в ней не помер... Сколько хоть заработал-то? — лениво спросил старик.
— Кусков пять, — сказал небрежно Сашка.
— Ишь ты, — не то удивляясь, не то осуждая, обронил голубоглазый дед.
— Вот выйду из больницы, получу расчет и — на материк, — сообщил Сашка. — Хватит.
— А там где жить будешь? У родителей?
— Зачем? Я молодой, мне семьей обзаводиться надо, обязательно отдельно жить буду. Хорошо бы поближе к старикам, но отдельно, — повторил он не раз слышанные слова.
— Здесь-то где жил?
— В Петропавловске, — быстро соврал Сашка.
— А родители, значит, на материке?
— Точно. Я себе в Новочеркасске кооператив куплю. Свое-то всегда лучше.
И его вдруг понесло: он начал доказывать, как хорошо иметь все свое и быть независимым. Он говорил и говорил, и на ходу удивлялся — как гладко все получается! Говорил и слушал себя, поражаясь — почему-то все получалось многословно, но без былого азарта. Словно по привычке, по инерции...
— Все свое надо иметь! — говорил он деду, а тот глядел внимательно, подмаргивая ослепительно-голубыми глазами, кивал не то утвердительно, не то машинально.
— Свой дом! — говорил Сашка. — Свою машину, свою дачу, только тогда ты — человек, личность.
— Дак все-то, наверное, нельзя иметь, — перебил его старик и задумался.