Поиск-89: Приключения. Фантастика

— М-да, довольно, довольно, Нява, вот разошелся, заставь, говорят, дурака богу молиться… Не для того указал прочитать сие, а проверяю тебя в исправности содержания и ведения дел. Так и дальше поступай, бумага порядок любит. Человек может и отказаться от сказанного, а мы ему — раз формуляр! Чьей рукой подписано, под каким нумером зарегистрировано? То-то. Да, Вонифатий, не столь важно выполнить волю начальства, сколько предугадать ее. Ты думаешь, отчего печемся о воле сих тагильских, иных забот у нас мало? А вменил я себе, еще не будучи министром: припомнит царица сих демидовских крепостных, узрит однажды музыкальные те дроги, ей врученные, и вспомнит, а потом обратится к Александру Павловичу о судьбе тех, уральских… А я — чувствуешь, Вонифатий! — а я: «Извольте, Ваше Величество, на основании переписки с конторами и самим господином Демидовым…» Так надобно служить своему начальству, Вонифатий, мотай на свой юный ус! Демидов жаден, да умен. А царю и платить ничего не предстоит, и вольную как бы монарше жалует этим, как их… Умен Николай Никитич, не отымешь, ну что ему два холопа, из коих один на ладан дышит… А мы и того умней, и управителей его, упрямых ослов, обошли… М-да, обещанного, говорят, три года ждут. Быстро бежит время, Вонифатий, ведь уже три года прошло, как воссел на престол наш благословенный монарх, кажется, на днях было… м-да. И силы наши уходят куда-то, оставляя одни неисполнимые желания, кои, увы, вечно молоды…

— Да, воля-с! — тихо воскликнул секретарь, перечитывая письмо.

— Что? М-да, ну а что им в воле-то? Вот ты скажи, Вонифа, ужели о том мечтаешь?

— Как не мечтать, ваша светлость.

— Глядите-ка на него! А зачем, позволь узнать, тебе воля, Вонифаня, зачем?

— Да как же зачем-с, ваша светлость, ведь воля, ну… это же во-о-о-ля!

— А для чего? Ужели ты ушел бы от меня? Тебе что, плохо: одет, обут, через год женю…

— Не, от вас не… А все же — воля! Ведь мы с Артамоном-то Кузнецовым одну школу начинали, окуньков и ершей из Гольянки таскали. Душа завсегда-с к воле рвется, яко ласточка в лазурь… Вольному-то и у вас слаще бы служилось…

— Дурак ты, Вонифатий, а умником, видно, прикидываешься, смотри не разочаруй меня. На воле ты первым делом сопьешься и примешь смерть где-нибудь на паперти либо под репейным забором… Давай-ка лучше выпьем с тобой фиалковой ратафии…

Князь дважды дернул серебристо-голубую ленту. Тотчас открылась дверь, и не по-будничному нарядный слуга — не любил князь Петр серости, хотелось ему в остатке быстротекущей жизни превратить каждый день в торжество и усладу, — внес слуга небольшой поднос с граненым графином и розеткой с персидскими сладостями. Поставив на столик, поклонившись, удалился.

— Ну что, Вонифатий, кто тебе на воле поднесет такое угощенье?

— Это не мне, ваша светлость.

— Эка, какой ты недовольный ныне, знать, Артамошкина воля раздразнила… А если — в рекруты? Ишь как лакаешь, пристрастился, скотинка, а на воле кто тебя попотчует подобным напитком? Ах ты, стервец, ах ты, Воник, ты и есть вонник!

И он больно ухватил письмоводителя за длинное ухо, пригнув его голову до самого стола, еще пристукнул лбом о столешницу.

— Ты чего, никак реветь вздумал? Нешто больно тебе? Я же шутя. Просто уши у тебя как лопухи, оттого, говорят, и служишь мне исправно, наш предок еще при царе Иоанне Васильевиче за свои весьма великие уши получил прозвище.

— Не то что больно-с…

— Так что же?

— Обидно, ваша светлость.

— Это я-то обидно? Да благодари судьбу, что я выиграл тебя у Демидова! М-да, и что самое смешное — в простого русского дурачка…

Князь пригляделся к румяному лику письмоводителя, голубые глаза Вонифатия были полны слез и оттого еще более красивы. «Вот только уши у него… Может, укоротить? М-да, надо посоветоваться — в ухе, чай, и кровь-то не течет, вмиг лейб-медик укоротит Вонифатию уши…» Он постарался не смотреть на письмоводителя, а думать о тайном свидании с Лизой Васильчиковой, ведь приятней же, право, думать о Лизе!..

И, на прощание еще раз для порядку крутанув Вонифатию ухо, князь заскользил по паркету:

— Немеет речь в устах моих… по жилам хлад я ощущаю… — И, распахнув кабинетную дверь, повелел: — Перепиши начисто, Фатовоний! Остальные письма — после полудня!

— Артемошка! — дребезжащим голосом возопил Егор, уставясь в только что зачитанную Артамоном врученную в конторе бумагу. — Артемон, читай, читай еще, сукин ты сын. — И, обливаясь светлыми, с горошину, слезами, бежавшими по землистым морщинам, обнимая прибежавших на шум Акулину и Настену, совал, совал Егор в руки Артамона трижды обцелованную хрустящую государственную бумагу. — Артемон, да ты нешто не рад? Пошто молчишь-то? Артемон! Где ты пребываешь, блаженной?

Не ответил ничего Артамон. Только все глядел и глядел сквозь зеленоватое стекло, будто видел за ним, за стеклом этим, за избой и за лесом тот каменистый бережок, где лежал он, распластавшись, вместе с помятой своей самокаткой, где Анютка, склонившись, ласкала его кудри, мокрые от снега.

Розовый осенний листок бился о стекло.

Надеючись и кобыла в дровни лягает