Поиск источника: настойчивость на пути художника

Избавляясь от мифов о творческом начале, мы изгоняем множество демонов. Нам не нужен демон, который заставляет нас чувствовать себя не такими как все, особенными, одинокими и в противопоставлении всем. Если творческое начало есть у всех, значит, его можно отыскать в сердцах друзей и близких – то есть именно там, где мы стремимся его найти. Я написала первый роман в спальне на втором этаже родительского дома. Родители лежали в больнице, я была на хозяйстве и заботилась о сестрах и братьях, а в те часы, когда младшие могли обойтись без меня, писала роман.

«Пойду побуду наверху» звучало для нас так же привычно, как «пойду в подвал, запущу стиральную машину». Работа над романом была такой же обязанностью, как все остальное, только я сама ее себе назначила. Я готовила обеды, стирала, помогала младшим с домашней работой и писала книгу. Нельзя было пропускать стирку, нельзя было не мыть посуду, и не писать тоже было нельзя. Нужно было писать регулярно, определенными порциями.

Трудности – это послания.

Шакти Гавэйн

Когда работа над книгой стала для меня не чем-то особенным, а частью обычной жизни, это оказалось очень удобно. Писательская жизнь стала «размеренной», хотя тогда я ее так не называла. «Размеренная» – значит, без перегибов. В 1978 году, когда я в буквальном смысле слова зажила размеренной и трезвой жизнью, избавившись от зависимости, одной из первых вещей, которую помогли наладить новые друзья, была эмоциональная размеренность в работе. Они сказали, что работать надо ежедневно, а работу делить на выполнимые кусочки. «Живи текущим днем» и «Ешь слона по кусочкам» – вот мои тогдашние девизы, которые вполне можно применить и к писательскому ремеслу. Я страстно стремилась исцелиться и зажить размеренной жизнью – и потому последовала этим советам.

Я научилась писать каждый день, думая только об этом дне и об этой странице. Я научилась реалистично планировать работу – для меня это три страницы в день, – и когда норма была выполнена, считала свой рабочий день законченным. Мне посоветовали повесить у письменного стола табличку с надписью: «О’кей, Бог, ты позаботься о качестве, а я – о количестве». Табличка должна была удерживать меня, не давая скатиться в отрицательные эмоции. Меня научили, что эмоциональная работа «запоем» никому не нужна. Работа должна идти размеренно. Эго лучше держать от нее подальше.

Когда я писала пьесу, также установила норму: три страницы сценария в день. Если роман, то те же три страницы прозы в день. Когда занялась нон-фикшн, трехстраничная формула пригодилась и там. Три страницы – это довольно много, чтобы почувствовать, что я потрудилась, но довольно мало, чтобы оставалось время на что-то еще – сходить, например, в гости к друзьям или посмотреть кино.

Я не давала работе завладеть всей моей жизнью целиком, и потому работа не мешала мне жить. Работа – это три страницы в день. Если я напишу эти три страницы с утра, то весь остаток дня могу заниматься любыми другими делами и заботами, не чувствуя вины.

Говоря правду, женщина создает вокруг вероятность появления новой правды.

Адриенна Рич

В первые годы взвешенной работы я научилась делать «бутербродные» звонки – сначала «Я сажусь писать», а потом – «На сегодня норму сделала». Обращалась я со своими обязательствами отнюдь не только к другим писателям. Иногда звонила актеру, певцу или просто другу нехудожнику. В работе мне помогали друзья всех мастей. В работе не было ничего сверхъестественного. Просто еще одна ежедневная обязанность. Я садилась за пишущую машинку так же, как моя подруга Джеки шла на работу в свой магазин одежды. Я выводила себя на чистую воду. Игнорировала собственное внутреннее сопротивление. Писала свои три страницы. А когда они были написаны, откладывала их в сторону вместе с ролью напряженного писателя. Остаток дня я была любовницей, матерью, сестрой – кем угодно, но только не художником.

Высвободившись из-под груза всей личности разом, я стала работать более легко. Писать получалось легче, я уже не так мучилась и не надувалась от собственной важности. Я перестала быть писательницей и стала женщиной, которая пишет. Самоощущение себя как писателя перестало меня душить, и я обнаружила массу идентичностей, которые гораздо легче выносились. У меня появилось больше друзей. Я могла подружиться с юристом и воспитательницей из детского сада. С художницей и домохозяйкой. Не нужно было быть художником, чтобы стать моим другом. И мне не нужно было вести себя как художнице, чтобы подружиться. Нас объединяло одно – принадлежность к роду человеческому, и этой отличительной черты было вполне достаточно.