Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики

Бензоколонка придвинулась, озарила правый глаз разноцветными мигающими огнями (несколько десятков разнокалиберных автомобилей, шевелящиеся черные фигурки между ними и – на фоне сияющих витрин – десятиметровые стереоизображения крутых парней, закуривающих «вортекс») и сгинула позади. Он вдруг осознал, что едет гораздо медленнее, чем раньше, – меньше ста пятидесяти, – попытался надавить на газ, но нога отказалась его слушаться. Это было что-то вроде безболезненной, но несомненной судороги. Нога не хотела ехать быстрее.

– Я ведь его чуть не убил, – сказал он сквозь зубы.

– Да уж, – откликнулся Ванечка. – Псих ненормальный…

– Это ты о ком?

Ванечка поперхнулся хохотком.

– Оба хороши.

– Я боюсь звонить генералу, – признался он неожиданно для себя самого. – Я боюсь, что он скажет: зря, блин, стараетесь, поздно. А я тут дурака какого-то чуть не размазал по радиатору…

– Стас Зиновьич, ну что вы, ей-богу? Вы посчитайте, сколько раз вы так вот уже мчались…

– Обычно – меня мчали.

– Ну, или вас мчали… Раз двадцать, наверное?

– Наверное. Я сначала считал, а потом перестал – из суеверных соображений.

– Вот видите. И каждый раз все было о-кей. Он крепко за вас держится, наш Виктор Григорьевич.

– Как за последнюю соломинку…

– Как за пароход, – сказал Ванечка. – Или – как за берег. Это будет еще точнее.

– Ты меня успокоил, – сказал он, и они замолчали.

Потом он заставил все-таки себя взять микрофон.

– Сто второй, – откликнулся молодой голос. Незнакомый. Вполне холуйский и в то же время – дьявольски самодовольный. Штабной.

– Красногоров. Генерала Малныча мне, – скомандовал он. Он знал, как следует обращаться с такими голосами.

– Генерал Малныч в процедурной.

– Доложите ситуацию, Сто Второй.

Голос дал паузу, потом последовало осторожное:

– Ваш код, пожалуйста.

– Плоховато слышите? Я – Красногоров, – сказал он по возможности веско, но он уже ощущал, что прозвучало все это у него недостаточно убедительно и что маленькое это сражение им проиграно.

– Я доложу генералу о вашем звонке, господин Красногоров.

– Сопровождение к шоссе выслано?

Снова пауза. Малюсенькая. Микроскопическая. Однако же – весьма информативная.

– Сведениями не располагаю.

– Так выясните! Я должен точно знать, ждут меня на перекрестке или нет.

– Слушаюсь.

– Выполняйте!

– Ваш код, пожалуйста?

Станислав бросил микрофон…

Не думать. Не фантазировать. Не воображать себе ничего. Гнать. Накручивать километры. «Мотая километры двадцать первый час подряд, на рулевой баранке мы клянемся вчетвером: пока не домотаем мы до Жекиных ребят, не будем жрать, не будем спать и в кустик не пойдем…» Кто были эти «Жекины ребята»? Какие-то славные физики-химики на маленьком хуторке близ незабвенного Гинучая… Хорошо. Вот об этом и думай. Очень хорошо. Гинучай. Зеленые, чистые холмы Литвы. Оранжевые огоньки лисичек на лесистом склоне. Жека – румяный и безукоризненно чистый, внутри и снаружи, милый Жека… Все уходят. И первыми – самые лучшие. Почему именно он должен был подхватить лейкемию – в своем сверхсуперчистом институте, занимающемся Сверхчистотой? Потому что так захотела Судьба… Эти дурачки мои любимые воображают, что я управляю Судьбой. Молодые. Молодость глупа и самонадеянна. Самонадеянна, ибо глупа. Человек может управлять автомашиной. Танком. Собой. Другим человеком (в очень малой степени). И – все. Судьба же – это равнодействующая миллионов сил (совсем по Льву Николаевичу). Управлять судьбой, значит управлять миллионными толпами людей да еще и миллионными стаями разнообразных случайностей вдобавок… Такое может только сама Судьба – слепая могучая бабища с мозгами крокодила и с его же этическими представлениями…

У Николаса нервы были – ни к черту. Спазмы сосудов. Рука вдруг начинала трястись, когда он волновался (а волновался он – частенько, но умел это скрыть: «трясенье рук, трясенье ног, души трясенье…»). Жрал постоянно какие-то нейролептики… Нет, неправильно – нейростатики, кажется. Спазмолитики… Ч-черт, да разве в этом дело? Просто: лучшие уходят первыми. А те, что похуже – продолжают существовать дальше. Те, что сортом пониже и классом пожиже… И так – всегда. Почему и не улучшается никак род людской. Несмотря на все победы сил разума и прогресса. Сколько веков оптимисты твердят: дальше будет лучше, хуже уж некуда. Хрена…