Поиск седьмого авианосца

— Да, господин адмирал, сдался в плен, когда понял, какой чепухой забивали нам головы с помощью этой вот книжки, — он показал подбородком на придавленную адмиральской ладонью «Хага-куре».

В кают-компании повисла напряженная тишина. «Смельчак, — думал Брент. — Ведь он японец, значит, знает, какое омерзение испытывают самураи к тем, кто сдается в плен, — знает это лучше Розенкранца, который подписал себе смертный приговор. Он тоже говорит как человек, смирившийся с неизбежной и близкой гибелью».

— Эта книга, — продолжал Харима, подтверждая мысли Брента, — учила нас «синигураи». — Он взглянул на Бернштейна, а потом на американцев, из которых только адмирал Аллен понимающе кивнул головой, и пояснил: — Презрению к смерти. — Он поднял глаза на портрет императора, висевший над головой адмирала. — Умению так закалить свой дух решимостью идти в бой, как будто тебя уже и нет на свете, а потому смерть тебе не страшна.

— Вижу, вы читали «Хага-куре», — сказал Фудзита. — И несмотря на это, решились предать ее, изменить своим предкам и потомкам.

— Господин адмирал, я жил по конфуцианским заветам: я был настоящим мужчиной, воином и ученым — и что же получил в награду? Отец, мать, сестра и брат погибли под американскими бомбами. Страна лежит в руинах. Император перестал быть богом. А правит нами новый властелин — Дуглас Макартур. Вас, — он обвел взглядом японских офицеров, — здесь не было в то время. По какому же праву…

— И вы стали террористом, превратились в убийцу беззащитных женщин и детей?!

— Нет! Я стал борцом против американского империализма.

— А русские, надо полагать, лучше?

— Русские помогают свергнуть иго…

— И весьма недурно при этом платят, не так ли? — Фудзита перевел взгляд на конвоиров. — Увести лейтенанта Хариму!

— Убейте меня! — рванулся тот к адмиралу.

— Я поступлю так, как сочту нужным. Вашу просьбу я выполню с большим удовольствием, но — в свое время.

— Отрубите мне голову! — Харима жадно уставился на висящий на переборке кривой самурайский меч.

— Ну, разумеется, только поставим вас лицом на северо-восток, — адмирал нетерпеливо кивнул конвоирам.

— Нет! Прошу вас!.. Злые духи… — но матросы уже вытаскивали его из кают-компании.

— Я думал, вы не верите в эту чепуху, — пробурчал ему вслед Фудзита.

Третий пленник носил мешковатый синий комбинезон и предстал перед адмиралом, дрожа от страха и низко опустив голову. Ростом этот смуглый молодой человек с бегающими темными глазами и подковообразными усами под крючковатым носом был не выше Харимы, но много шире его в плечах.

— Салим аль-Хосс, ваша милость, — еле слышно прошептал он.

— Громче! И милостей тут нет!

— Виноват, господин адмирал! Салим аль-Хосс, стрелок с четырехмоторного «Дугласа».

— Часть! База!

— Вторая эскадрилья Четвертого бомбардировочного полка. Мы летели из Сергеевки.

— Сколько там еще самолетов?

— Десять бомбардировщиков, кроме нашего, и две эскадрильи истребителей.

— Двадцать четыре истребителя?

— Да, господин адмирал, но целую авиачасть оттуда не так давно вывели.

— Когда это было?

— Месяца полтора назад… — Он осмелился поднять голову. — Господин адмирал… Меня… казнят?

— Вы входите в организацию «Саббах»?

Пленный оглянулся по сторонам, словно ища поддержки или сочувствия, и, не найдя ни того, ни другого, еле слышно прошептал:

— Да.

— Я слышал, что у вас считается честью умереть за полковника Каддафи.

— Я так не считаю…

— Почему вы воюете с нами?

— Все из-за них, — он показал на Бернштейна. — Они выгнали нас из дому.

— Чушь, — сердито ответил тот. — Живите себе на здоровье в Израиле, как сотни тысяч арабов, которые работают там и отлично устроены.

— Да? Быть рабом? Гражданином второго сорта? — вскипел Салим — Никогда!

— Просто лень работать.

Араб снова взглянул на адмирала.

— Меня убьют?

— Вы соблюдаете Пять Столпов Веры?

Араб широко открыл глаза, поражаясь глубине адмиральских познаний и неожиданности вопроса, а потом, явно обретая надежду, ответил:

— Конечно. Вера, молитва, пост, «хадж» и самопожертвование. Я соблюдаю все пять. И читаю Коран, обратясь в сторону Мекки, и пять раз в день совершаю намаз.

— Коран — это слово Аллаха, не так ли?

— Так, господин адмирал, истинно так! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.

— Значит, вы знаете, что каждому смертному придется в свой час предстать на Страшном Суде?

— И мой час настает? — надежда в его голосе уступила место отчаянию.

— Да.

Салим впервые за все время допроса выпрямился, а потом рухнул на колени, обхватил голову руками, как на молитве.

— Нет! Нет! Пощадите! Пощадите меня!

— Умереть, потеряв достоинство, — значит умереть как собака, — с негодованием сказал адмирал. — Убрать его!

Подхватив Салима под руки, матросы волоком потащили его к выходу, и Брент еще долго слышал его доносящиеся из коридора крики: «Аллах Акбар! Аллах Акбар! Смерть Израилю!»