Поиск седьмого авианосца

— Она необыкновенно красива. И умна. И завтра мы с ней встретимся. Она мне покажет достопримечательности Токио.

— Вот как?

— Храм Ясукуни, например. Ну, а теперь я должен осмотреть другую достопримечательность — задницу Кеннета Розенкранца. Он — в лазарете, рана у него нагноилась. Подозрительно мне что-то все это. Пойду проведаю.

— Розенкранц — воплощение зла. Редкий негодяй.

6

Когда старший фельдшер Эйити Хорикоси — маленький, хрупкий и сгорбленный старичок с венчиком пушистых седых волос над бледным лицом, на котором восемь прожитых десятилетий прочертили вдоль и поперек глубокие пересекающиеся морщины, — расхаживал на подгибающихся ревматических ногах по госпиталю и трубка фонендоскопа свисала с его тоненькой птичьей шейки, всегда казалось, что он вот-вот запутается в полах накрахмаленного белого халата, упадет и уже не сможет из-под него выбраться. Однако живые, быстрые, не по-японски широко прорезанные глаза, противореча его дряхлому виду, посверкивали бодро и энергично.

Он был призван на «Йонагу» в 1940 году и начинал службу простым матросом, добровольно вызвавшись быть в судовом лазарете санитаром. Через два года он уже ассистировал на операциях главному врачу майору Ретецу Хосино, учившему его хирургии и тайнам диагностики. Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ[16] авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие «бандой коновалов и шарлатанов», наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.

Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.

Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и — что еще хуже — постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.

Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали — иногда до тридцати раз в день — питательные смеси.

И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом — кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.

Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.

— Эй ты! Болит! — услышал он внезапно голос пленного американца.

— Ничего страшного, — ответил Хорикоси, — представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.

Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.

— Ты кто? — спросил лейтенант.

— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.

Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.

— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.

— Я тебе, Исикава, не «Рози»!

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!

— Не смей называть меня косым.

— Но ты же косой?!

— Прекратить! — лаконично приказал фельдшер. — Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. — Он очертил в воздухе дугу. — Вы и так меня работой завалили.