Поиски

Теперь положение дел прояснилось. Я мог, конечно, полагаться на Константина; Десмонд и Фейн всегда будут в противоположных лагерях, вероятно, Десмонд будет на моей стороне, хотя он был слишком скользкий, чтобы на него можно было положиться. Но я думал, что если Десмонд найдет какой-нибудь другой более выгодный для него вариант, то Фейн будет за нас. Во всяком случае, он не будет в столь резкой оппозиции, а это уже даст реальный выигрыш. Ведь открытый враг может легко сбить с толку большинство неустойчивых друзей.

В итоге получалось два голоса против двух. Все будет зависеть от Остина, и я устроил так, чтобы меня пригласили к нему на обед. Сколько времени прошло с тех пор, как я был здесь в последний раз, вспоминал я, шагая по улице в Кенсингтоне. Сколько прошло с тех пор, как я встретил здесь Одри! Восемь лет! Память об этих днях была жива во мне, но не волновала меня. Не взволновался я даже тогда, когда за обедом леди Остин сказала:

— Вы знаете, что Одри Теннант вышла замуж два или три года назад? Вы ведь были дружны с ней в колледже, доктор Майлз?

— Да, я хорошо знал ее, — ответил я.

Потом я добавил:

— Ее муж тоже мой друг. Он был моим однокурсником.

— Да что вы? — спросила леди Остин. — Я всегда считала Одри очаровательной девушкой.

— Она весьма очаровательна, — сказал я, — и умница.

— Мы довольно давно уже ее не видели. Вероятно, вы тоже?

— С год или что-то в этом роде.

Нет. С того дня, как мы встретились и она просила меня развеять ее скуку, а я не рискнул. А может быть, с того, когда она сообщила мне, что выходит замуж, и из жалости в последний раз легла со мной в постель. Нет. Воспоминания больше не ранят меня, они не выходят за те рамки, которыми я их ограничил.

— Меня ужасно интересует, когда же мы наконец будем праздновать вашу свадьбу, доктор Майлз, — сказала леди Остин.

Она всегда ко мне хорошо относилась, даже в те времена, когда у меня порой хватало глупости объяснять пожилым дамам вопросы послевоенной политики и проблемы литературы после эпохи короля Эдуарда. Встретив ее теперь после многих лет, я обнаружил, что охотно слушаю леди Остин и что она мне симпатична. Я вспомнил, как давным-давно мы с Одри говорили о ней, вспомнил наш юношеский решительный и крутой приговор. Я уже не мог смеяться с былым жаром, в котором смешивались жестокость и негодование по поводу того, что мир развивается не по законам логики: снобизм и сознание своего низкого происхождения — все это переполняло нас с Одри, когда мы смеялись над рассказом о визитных карточках в Австралии. Теперь я спустился с высот осуждения и обнаружил, что леди Остин мне приятна.

— Мою свадьбу! — сказал я. — Не так скоро, я думаю.

— У нынешних молодых людей не хватает времени на то, чтобы работать и жениться, — загоготал Остин. — В годы моей молодости мы успевали и то, и другое.

— Но у доктора Майлза еще много времени впереди, — заметила леди Остин. Ей это, видимо, нравилось во мне.

— Да, мы позаботимся о том, чтобы пристроить его, — весело сказал Остин. Он разрезал яблоко. Глядя, как в лезвии его ножа отражается свет настольной лампы, я вспомнил, что в их доме очень строго соблюдают диету. — Скоро он будет устроен. Хотя я должен сказать, Майлз, — он жевал свое яблоко с гладстоновской обстоятельностью и верой двадцатого века в витамины, — что ваше поколение ужасно хилое. У них нет станового хребта, нет крови, они ни во что не верят и ничего не хотят делать.

— А если они не такие, — провозгласил он, — то это дикие длинноволосые молодые люди. Вроде Константина. Он очень умен, в нем есть искренность, которую невольно ощущаешь, но он не знает, где нужно остановиться. И у него слишком длинные волосы, чтобы рассуждать разумно. Он никогда не поймет, что нельзя все сделать сразу.

— Мне кажется, что вы хотите поговорить о делах с доктором Майлзом? — спросила леди Остин, поднимаясь и сияя от сознания своего такта.

— Да, небольшой разговор по поводу моего комитета. Всего на несколько минут, — сказал Остин.

Как только его жена вышла, он заговорил в полный голос.

— Почему Константин требует группы и только группы? — спросил он и помолчал.

— Потому что именно таким путем большевики стараются организовать свою науку, — ответил он сам на свой вопрос. — Все это длинноволосая чепуха. Это помешает ему в его работе, если он не будет осторожнее.

— А вы считаете, — спросил я, — что эту сторону в нем следует принимать всерьез? Хотя бы в комитете? Вам не кажется, что он гораздо более покладист, чем его теории?

— Сам по себе он довольно милый человек.