Поиски «Лолиты»: герой-автор-читатель-книга на границе миров

Вполне закономерно, излюбленный участник набоковского интерьера – шкаф. В стихотворениях «Комната», «За полночь потутттив огонь мой запоздалый», в стихах Федора в «Даре», шкаф не только маркирует заполненность пространства, но указывает на его неотчуждаемую неполную раскрытость. Сборник Федора Гоуднова-Чердынцева открывается стихотворением, пространство которого сосредоточено вокруг комода, в заключительном стихотворении сборника этот комод приходит в движение, возвращая герою потерянный много лет назад мяч. Федор, воссоздавая полноту мира, отраженного в его стихотворном сборнике, вспомнит, как прятался в шкафу и как менялось при этом его видение внешнего пространства: взгляд из щели в платяном шкапу преображает проходящего мимо слугу, «становившемся до странности новым, одушевленным, вздыхающим, чайным, яблочным…» /151,т.3,с. 15/. Новое обличие и новый угол зрения выступают средствами преображения мира. В поэме «Бледное пламя» в шкафу принц и Олег обнаружат тайный ход, по которому потом скроется переодетый король. Внутреннее пространство шкафа – объем, заключенный внутри объема комнаты, незримый, но присутствующий, участвующий в организации пространства комнаты. М. Хайдеггер, размышляя о свойствах пустоты, заключенной в скульптурном объеме, о степени ее участия в моделировании пространства по принципам разграничения и отграничения, приходит к выводу: «Пустота не ничто. Она также и не отсутствие», замечая, что «объем уже не будет отграничивать друг от друга пространства, где поверхности облекают что-то внутреннее, противопоставляя его внешнему» /201,с.315/. Функционально полые предметы, заключающее в себе внутреннее пространство, будут не столько организовывать внешнее, сколько указывать на наличие еще одного пространственного мира. Так ящики, шкафы, комоды для Набокова будут не столько моделировать пространство комнаты или же просто маркировать его границы, сколько выступать знаками постоянного присутствия иной реальности, скрытой от фасеточного зрения, нематериальной, но наличествующей, доступной внутреннему зрению. В стихотворении «Сновиденье» лирический герой засыпая, «в сумрак отпускает, // как шар воздушный, комнату мою» /150, с.233/, и на смену реальным времени-пространству (комната, эмиграция) приходит мир сновиденья, встреча за «туманным столом» с «убитым другом».

Взгляд набоковских героев проходит сквозь время, то движется против времени вспять, то опережает время: видя скрытое, герои видят то, что откроется позже, но сокрыто сейчас. Опережение линейного времени сопровождается трансформацией пространства: приближением отдаленного, становящегося зримым, и отдалением близкого, утрачивающего видимость. В рассказе «Весна в Фиальте» герой-рассказчик, глядя на автомобиль Нины, вдруг видит то, что еще не случилось: «… я почему-то оглянулся и как бы увидел то, что в действительности произошло через полтора часа: как они втроем усаживались… прозрачные, как призраки, сквозь которые виден цвет мира, и вот дернулись, тронулись, уменьшились» /151,т.4,с.318/. Чтобы увидеть будущее (Нина и ее спутники еще недовоплотились – сквозь тела прозрачных призраков из будущего виден цвет настоящего мира), герой оглядывается назад. Перемещение взгляда во времени связано с трансформацией последнего: будущее находится позади.

Пространство и время замкнуты в индивидуальной экзистенции, развитие которой не совпадает с ходом линейного времени и общепринятыми категориями измерения пространства. Открытие будущего, его зримое обнаружение подчиняется принципу «исторической инверсии» – взгляд назад зримо открывает будущие события. В романе «Другие берега» герой замечает «один просвет в огромном небе», при этом «глазу представилась как бы частная даль, с собственными украшениями, которую только очень глупый читатель мог принять за запасные части данного заката», на самом деле герою явлен «фантастически уменьшенный, но совсем уже готовый для сдачи мне, мой завтрашний сказочный день» /151,т.4,с.257/. Открытие будущего времени совершается через восприятие пространства, причем пространства живописно зримого, открытого для всех (в том числе и для очень глупого читателя), но индивидуализированного восприятием рассказчика, увидевшего свое неповторимое, «сказочное» завтра. Таким образом, способность индивидуально видеть пространство находит продолжение в способности видеть время.