Поиски предков Адама

Дюбуа понимал, что «воспламеняет умы», разжигает разногласия, ожесточает спорящих и даже толкает противников на «не совсем приличное поведение». Виновата его глубочайшая уверенность в открытии на Яве именно долгожданного «недостающего звена», а не чего-то другого. Именно она раздражала противников, и, распаляясь, они вели критику в том тоне, какой находили нужным. Любое выражение считалось законным, и некоторые из наиболее яростных оппонентов откровенно компрометировали Дюбуа и его находку: что-то подозрительно легко удалось ему найти кости питекантропа.

Разве можно объяснить каждому, что «легкость» открытия — это миф, а идеи его — результат долгих и мучительных раздумий? Спорам, казалось, не будет конца. Однако Дюбуа не отчаивался и упрямо настаивал на своем. Не для того он провел семь лет на Малайском архипелаге, чтобы отступать теперь, когда решается судьба его детища.

Наступил 1897 год. Прошло ровно десять лет со времени отъезда Дюбуа на Суматру и два года с тех пор, как он начал сражение за питекантропа. Достаточно большой срок, чтобы уяснить существо его мыслей. Но противники упорно не желают признать обоснованность заключений о «недостающем звене». Дюбуа, конечно, не одинок. На его стороне такие выдающиеся немецкие антропологи, как Густав Швальбе и Герман Клаач. Его по-прежнему воодушевленно поддерживает Эрнст Геккель. Однако Дюбуа этого мало — ему нужно всеобщее признание!

И неожиданно наступает тяжелый кризис. Дюбуа смертельно устал от борьбы, которой не видно конца. Его упорство надломлено, он стал замкнут, подозрителен, в поведении появились трудно объяснимые странности. Питекантроп стал его роком — как ревнивый влюбленный, ограждает Дюбуа свою находку от посторонних. Несогласных с его выводами он считает теперь личными врагами. С большой неохотой показывает он останки питекантропа даже избранному кругу лиц. В 1897 году он сдал их на хранение сначала в музей своего родного городка Гаарлема, а затем перевез в более надежное место: в хранилище Лейденского музея, где они на четверть века скрылись от глаз людей в двойном металлическом сейфе. Дюбуа считает, что достаточно долго убеждал других, чтобы позволить себе наконец не высказываться более о питекантропе. И вообще после всех полученных им оскорблений он потерял всякий интерес к обезьяночеловеку и связанным с им проблемам. Попробуйте теперь убедить его, что он не прав!

Ученый мир удивлен, возмущен, но Дюбуа неумолим. Ни один человек не имеет теперь доступа к костям питекантропа, кто бы он ни был и кто бы ни ходатайствовал за него. Что это — каприз, странность, месть за несправедливость? Трудно сказать, но факт остается фактом. Даже Эрнст Геккель, духовный отец обезьяночеловека, так никогда и не увидел кости питекантропа, открытие которого гениально предсказал: в работах Лейденского конгресса ему участвовать не довелось, а сейф музея и перед ним не распахнули.

Между тем Азия продолжала привлекать внимание исследователей, которые уверовали в великую роль далекого континента в становлении человека. В конце 20-х и в 30-е годы нашего века последовали новые открытия, связанные с древнейшими обезьянолюдьми, — в районе Пекина Д. Блэк, Пэй Вэнь-чжун, Цзя Лань-по и Ф. Вейденрейх открыли более десятка черепов «китайского обезьяночеловека», синантропа, современника питекантропа. Нидерландский геолог, палеонтолог и антрополог Густав Кёнигсвальд в 1935–1941 годах руководил экспедициями на Яве и окончательно решил проблему возраста питекантропа, открыв несколько новых черепов.

Самое поразительное, однако, заключалось в том, что, как становилось ясно, ни синантроп, ни питекантроп не представляли собой древнейших представителей рода человеческого.

Сад эдема

Свет озарит и происхождение человека и его историю.

Чарлз Дарвин

Ко времени событий, о которых мы хотим теперь рассказать, Луис Сэймур Базетт Лики, куратор Ко-рондонского музея города Найроби (Кения), уже без малого 36 лет занимался археологией Африки, а здесь, в Олдовэй-ском каньоне, вел раскопки целых 28 лет! Африка, этот экзотический для европейца континент, для него была не просто местом которое он выбрал для научных исследований, но второй родиной, без которой Лики не мыслил своего существования. Так уж случилось, что судьба его семейства с конца прошлого века оказалась связанной с Восточной Африкой.