Поиски счастья

Другое дело — Кочак. Он во всем усматривал нарушение «правил жизни».

— Заболеет, умрет! — каркал он, накликая беды на Энмину…

— Да не слушай ты этого брехуна! — успокаивал подругу жены Устюгов.

Пеляйме был рад приходу Василия. Теперь Энмина всегда с Натальей, и он может спокойно уходить на промысел, зная, что Ранаургин не посмеет обидеть его жену.

На охоту мужчины ходили вместе. Пеляйме чувствовал себя на льдах превосходно: ловко прыгал с льдины на льдину, переползал, прятался за торосами, подбираясь к зверю. Внезапно вскидывал ружье, стрелял, в разводье летела закидушка, и через минуту-другую у ног охотника лежала жирная нерпа, Василий же нередко возвращался с моря без добычи.

Однако в тундре Пеляйме не мог угнаться за своим другом. Обычно Устюгов поджидал отставшего Пеляйме уже около подстреленного песца…

Но вот среди зимы кончились патроны. Взяв с собой десять песцовых шкур, охотники запрягли собак и поехали в бухту Строгую.

Только приехав туда, они убедились, что не было никакого смысла совершать это путешествие: у русского купца не оказалось патронов к американским винчестерам.

— Поезжайте в Ванкарем, — посоветовал им купец, — там торгует Джонсон, А у меня, — предложил он, — можете взять карабины с патронами.

Но покупатели не захотели вводить себя в напрасный расход: зачем им по два ружья?

От купца зашли к Кочневу. Иван Лукьянович и Дина усадили их обедать, стали расспрашивать Устюгова о новой его жизни.

— Живу, — отвечал Василий.

— Прошение от вашего имени, Василий Игнатьевич, я отправил начальнику края, — сказал Кочнев. — Теперь будем ждать, когда выдадут паспорт.

Пеляйме с интересом рассматривал черную косоворотку Ивана Лукьяновича, его коротко остриженные волосы, тщательно выбритое лицо. Его поразила бледность жены этого таньга. «Наверное, она такая белая потому, — подумал он, — что часто мочит лицо водой…»

Домой Устюгов и Пеляйме привезли чай, сахар, табак, муку и отрезы красного ситца женам.

Энмина хотела шить себе камлейку, которую носят поверх меховой одежды, но Наталья отсоветовала:

— Сделаем одинаковые платья. Я научу тебя.

Молодая чукчанка с длинными черными косами широко улыбалась. Ведь она никогда не носила платья, только керкер из шкуры молодого оленя…

Женщины тут же принялись за шитье.

— Однако, придется в Ванкарем ехать, — сказал на следующий день Пеляйме. — Далеко. Собак жалко, — добавил он.

«Сколько промысловых дней пропадает!» — горевал Устюгов. Ему надо бы побольше песцов и лисиц, чтобы на Амуре можно было и дом срубить и корову завести. Ни дня не давал себе отдыха Василий. Наталья по-своему думала об этом: «Жаден стал, все ему мало». Ей хотелось чаще и больше бывать с мужем: ведь, кроме него, и поговорить-то толком не с кем: чукотским языком она почти не владела, а русских в Уэноме не было. Только сынок да муж. А в бухту Строгую не наездишься. Однажды, правда, когда Василий ходил к ссыльному, чтобы тот написал ему прошение о паспорте, Наталья съездила туда, познакомилась с Диной и другими женщинами, отвела душу. Но теперь опять ее томила тоска. Она часто вспоминала Михайловский редут, перебирала в памяти всех женок, мысленно разговаривала с ними.

А Василия действительно обуяла жадность. На Чукотке перед ним открылась возможность накопить пушнины: песец — непуганый, вся тундра в следах дорогих зверей. Не то, что на Аляске. Василию некогда было тосковать: днем — на промысле, ночью — спи.

Разве только в дни, когда бушевала пурга, вспоминались ему дед, Савватий, наказ земляков до самого царя дойти, рассказать об их бедах.

Но неизменно вставал перед ним и образ отца. И тогда сердце Василия ожесточалось: на тех, кто убил отца, на суд, на Роузена, на всех притеснителей, на трактирщика, которому прислуживал Колька, на царя, отдавшего янкам задарма аляскинские земли.

— Ты о чем, Вася? — спрашивала Наталья, видя холодную злобу в его глазах. Но Василию не хотелось тревожить этими думами Наталью.

— Так, ничего. В Ванкарем надо ехать за патронами.

Вскоре он действительно вместе с Пеляйме собрался туда, хоть и не хотелось встречаться с Джонсоном.

Мартин встретил Устюгова радушно.

— Кого я вижу! — воскликнул он. — Василь, ты все еще здесь? — он протянул из-за прилавка руку.

Но Устюгов сделал вид, что рассматривает товар, и рука купца опустилась.

Джонсон ничего не знал о Василии уже несколько лет, как не знал ничего и о Ройсе после того, как тот однажды посетил Ванкарем.

— Торговли больше не будет, — заявил Мартин чукчам. — Идем, Василь, ко мне.

Но Устюгов приглашения не принял:

— Некогда. Патроны нам нужны: тридцать на тридцать.

— Вот как? — удивился Мартин. — Ты, видно, разбогател, если забываешь старых друзей?

Чукчи не уходили, прислушиваясь, что говорит странный таньг Джону, которому он не потряс даже руку, как это всегда делает Гырголь.

«Друзья…» — с горечью подумал Устюгов, вспоминая, как этот «друг» бросил их с Ройсом в первый же год, а потом отказал в помощи, когда Бент приходил к нему.

И, не углубляясь в праздные разговоры, Василий вытащил из мешка шкурки песцов и положил на прилавок. Джонсон взял в руки белоснежные шкурки.