Поиски в темноте

— Ты помнишь тетю, которая забинтовала тебе коленку, когда ты упала? — ласково спросил он, улыбаясь ей. — Она была красивая? Такая же красивая, как твоя мама?

Роузи опустила голову и принялась играть с кушаком своего платья.

— Да, — ответила она так тихо, что он едва расслышал.

— Расскажи, какая она.

— Она была красивая, — повторила Роузи.

— Платок еще у вас? — спросил Ратлидж, обращаясь к отцу девочки. Эндрюс одними губами ответил: «Нет».

— Мне понравилась ее шляпка, — вдруг подала голос Роузи. — Я тоже такую хочу! И платье!

— Правда? Какого оно было цвета?

Он молча и терпеливо ждал. Наконец девочка показала на графин с водой, стоявший на столе, хрустальный графин с перевернутым стаканом вместо крышки. В серебристой полоске на горлышке отражался свет, льющийся со двора; он сиял и переливался.

— Вот такое! — сказала девочка, застенчиво улыбнувшись.

«На ходу переливалось… как прохладная вода», — примерно так выразилась Эдит, горничная Уайетов.

Ратлидж медленно выпрямился и повернулся к Хильдебранду.

— Будьте добры, мистер Эндрюс, извините нас, мы сейчас вернемся, — отрывисто произнес начальник полиции Синглтон-Магна. Не дожидаясь ответа, он обошел стол и посмотрел на Ратлиджа.

Они вышли в темный, душный коридор, осторожно закрыли за собой дверь и отошли подальше, чтобы их не было слышно. В дальнем конце коридора находилась другая дверь, за которой сидел Моубрей. Она была в тени. Ратлидж поймал себя на том, что думает о нем.

— Он не убивал их, — сказал он, обращаясь больше к себе, чем к Хильдебранду.

— Мы ничего не знаем наверняка, — возразил Хильдебранд.

— Девочка только что описала шляпку и платье, которые были на мисс Тарлтон. Если на станции была мисс Тарлтон, если Моубрей видел и искал именно мисс Тарлтон, значит, его жена и дети погибли в шестнадцатом году. И только в его воображении… — Он замолчал. Кто лучше его понимал, на какие фокусы способно воображение? Как то, во что ты веришь, искажается и преображается из-за твоих поступков… Когда дом Моубрея разбомбили, его не было в Лондоне; он не мог спасти жену и детей. Он воевал во Франции, а домой приехал только на похороны. С тех пор не было дня, чтобы он не тосковал по ним. До такой степени, что в трудную минуту он увидел то, что хотел увидеть больше всего на свете… возвращение к прошлому.

— Мы ничего не знаем наверняка! — упрямо повторил Хильдебранд. — Можно ли допустить такого маленького ребенка в зал суда? Получится фарс! От перекрестного допроса она растеряется. Или вы хотите подвергнуть их семью еще одному испытанию?

— А вы что предлагаете? И дальше искать убитых детей, расширять район поисков?

— Вас это уже не касается! Раз дети нашлись, вы можете возвращаться в Лондон. Остальное предоставьте нам.

— Тогда позвольте мне один последний опыт. Пусть Моубрей на них посмотрит…

— Вы что, с ума сошли?

— Нет, послушайте меня! — Услышав их голоса, дежурный констебль открыл дверь в начале коридора и просунул внутрь голову, но быстро убрал ее, повинуясь раздраженному жесту Хильдебранда. — Вот что я хочу сделать…

* * *

Час спустя все было устроено. Конечно, Роберт Эндрюс был недоволен, как и Хильдебранд, и Маркус Джонстон, адвокат Моубрея.

Разгневанный Хильдебранд потребовал, чтобы Ратлидж позвонил Боулсу в Лондон. Он застал суперинтендента не в самом лучшем настроении. Хотя Ратлидж прикрывал трубку рукой, вопли Боулса были отчетливо слышны в кабинете:

— Томас Нейпир заходит сюда ежедневно, чтобы узнать, какие у нас успехи и нашли ли мы мисс Тарлтон! Мне не нравится, когда политики дышат мне в затылок! Ратлидж, вы виноваты в том, что втянули Нейпира в это дело!

— Если убитая — мисс Тарлтон, мистер Нейпир будет не просто дышать нам в затылок, — ответил Ратлидж. — Он поселится у вас в кабинете! По моим сведениям, он любил ее как родную дочь! — Скорее всего, даже больше…

— Тогда выясните раз навсегда, чьи это дети — Моубрея или нет! Слышите? Передайте трубку Хильдебранду, я приведу его в чувство!

Итак, все было улажено.

Когда они пошли за Моубреем, по-прежнему погруженным во мрак, он не сразу понял, чего от него хотят. С трудом он зашел в кабинет Хильдебранда. Глаза у него ввалились, волосы были нечесаными, подбородок зарос щетиной. Джонстон поздоровался с ним, но Моубрей не ответил. Потом все замолчали.

Казалось, Моубрею все было безразлично. Он делал все механически — ел, лежал на койке ночью, шел, куда прикажут. Его ничто не трогало. Во внутреннем дворе, куда выходили окна кабинета, в куче листвы лежал большой красный мяч.

Джонстон что-то говорил, когда во двор вошел первый мальчик — ровесник Роберта Эндрюса. И волосы у него были почти такие же. Увидев мяч, мальчик бросился к нему.

Моубрей вздрогнул и закричал:

— Нет… не мучайте меня!

— Мистер Моубрей, — тихо спросил Ратлидж, — там ваш Берти?

— Нет… Господи, нет! Я убил моего Берти, вы сами мне так сказали!