Пойте, неупокоенные, пойте

– У меня никогда не было этого дара. Видеть мертвых. Я могла читать людей, видеть будущее или прошлое в их телах. Понимать, что было с ними не так или что было нужно их песням: и с растениями так же, и с животными тоже. Но я никогда не видела мертвых. А так хотела после смерти Гивена…

Протяжный крик Ричи превращается в гул. Он поет Касперу, и в этой песне есть слова, но я не могу их разобрать. Этот язык перевернут наизнанку. Как разделанное животное: вывернутая шкура. Не могу сдержаться. Внезапно мне невероятно хочется выблевать всю пищу, которую я когда-либо ел. Кайла трет по стеклу, подобно Ричи, туда и обратно. Гудение продолжается.

– Нет, мэм.

– Но могло бы. У тебя могло быть это видение.

Ма поворачивает голову в сторону, прислушиваясь к песне Ричи. Кривит лицо в гримасе, словно если бы она могла двигаться без боли, она качала бы головой.

– Там снаружи кто-то есть?

Я качаю головой в ответ. Каспер скулит.

– Ты уверен?

Словно лезвия режут песню Ричи. Кажется, я чувствую каждую волну его мрачного напева на своей коже: неприятное прикосновение. Вот Леони хлещет меня по лицу. Вот Майкл бьет меня в грудь. Вот старший мальчик по имени Калеб, который сидел рядом со мной на последнем месте в автобусе, кладет свою руку мне на колени и сжимает мой член, прежде чем я бью его локтем в шею, и водитель автобуса записывает мне замечание, когда Калеб падает в проход, задыхаясь. Все плохое, как на подбор.

– Нет, мэм, – говорю я.

Я не утоплю ее.

Глава 12 Ричи

Рив обнимает их, хоть и находится физически в другой комнате и не может их коснуться. Мальчика – Джоджо и девочку – Кайлу. Рив прижимает их к себе. Он видит, как они завтракают: овсянкой и сосисками. Он нарезает тонкие ломтики масла и засовывает их в теплую воздушную начинку бисквитов, которые он замешивает и выпекает. Масло тает и стекает по бокам, и я ничего не пожалел бы, чтобы попробовать хлеб, приготовленный с такой любовью: представляю, какой он мягкий и рассыпчатый. Кайла вымазывает лицо маслом, и Рив смеется над ней. У Джоджо на губе кусочек еды, и Рив велит ему вытереть рот. Затем они идут в сад Рива, где собирают клубнику и ежевику и пропалывают сорняки, пока солнце не поднимется высоко. Они едят ягоды прямо с куста. Ожидаю увидеть крылатую тень над ними, но там лишь это: сад, зеленый и сладкий. Жизненные цветы, выводящие сладость из плодов. Джоджо садится на корточки и жует. Наклоняюсь над ним.

– Расскажи, – говорю я. – Какие они на вкус?

Он игнорирует меня.

– Пожалуйста.

Он глотает, и я могу прочитать ответ на его лице. Нет. Как же он хранит в себе этот сладкий вкус, эту ценнейшую тайну.

– Я хочу вспомнить, – говорю я. – Спроси Рива. Пусть он расскажет тебе.

– Хватит, – говорит Джоджо, выдергивая сорняк с глубоким корнем.

– Что говоришь? – переспрашивает Рив.

Он тащит сорняки из почвы, словно ножи из плоти торта.

– В меня ягоды уже не лезут, – говорит Джоджо. – Я сыт.

Он смотрит сквозь меня и наклоняется сорвать пучок травы.

Леони и Майкл уходят, не заходя в сад. Красная машина заводится и грохочет вниз по дороге, и они исчезают в туннеле деревьев. Мне становится интересно, куда они отправились, и я думаю, не сесть ли к ним в машину, но я этого не делаю. Вместо этого я следую за Джоджо, Ривом и Кайлой. Я иду по следам мальчика и наблюдаю. Я наблюдаю, как Рив ведет их вокруг борозд и впадин, как он готовит им на ужин фасоль, как он убеждается в том, что они чистые, когда ложатся спать. Это зрелище схватывает меня изнутри, крутит и затягивает. Это больно. Это настолько больно, что мне тяжело на это смотреть, так что я и не смотрю. Выхожу на улицу. Ночь облачная. Мне хочется зарыться в землю, чтобы снова уснуть, но я ведь так близок. Я настолько близок, что слышу шум вод, через которые меня поведет чешуйчатая птица, парящая с ветром. Поэтому я лишь залезаю под дом и ложусь, обустроив себе койку из земли, в грязи под гостиной, где все они спят. Я пою песни без слов. Песни приходят ко мне из того же воздуха, что доносит сюда шум вод: я открываю рот, и я слышу плеск волн.

Вот что я вижу.

На том берегу земля зеленая и холмистая, заросшая густым лесом, изрезанная реками. Реки текут вверх: их исток – в море, а устье – в глубине суши. Воздух золотой: как рассвет и закат, вечно персиковый. На горных хребтах, в долинах, на пляжах стоят дома. Ярко-синие и темно-красные, облачно-розовые и темно-фиолетовые. Есть юрты, дома из глины, длинные дома и целые виллы. Некоторые дома собраны в маленькие деревни: стройные сборища округлых, устойчивых хижин с куполообразными крышами. Есть и города – с украшенными площадями и каналами, и зданиями, увенчанными минаретами и крышами с притаившимися резными животными, и огромными небоскребами, которые выглядят, как будто они должны были бы рухнуть, так странно они цветут в небе. Но они не падают.