Пою тебя, о, Казанова

Из ее признаний я выяснил, что в ранней молодости ее соблазнил один джигит, которому она вовремя не смогла отомстить, но в глазах окружающих она была обесчещенна, замуж ее поэтому никто не брал, и ей пришлось идти на арену, чем окончательно была испорчена ее репутация. При всем при том деньги у ее матери были и она, с ходу, предложила мне 37 000 тысяч, если я на ней женюсь. Хотя к тому времени я уже был достаточно пьян и не мог хорошо и логично соображать, сумма мне показалась весьма заманчивой, и я чуть было впопыхах не согласился, но тут меня смутила какая-то незаконченность суммы - почему 37 000, а не 35 или 45 тысяч? - и к тому же я вовремя вспомнил, что разбавлять свою благородную русско-польскою кровь (а я на четверть имел польской крови), чьими бы то ни было коктейлями мне совершенно не к лицу, хотя впоследствии я и женился на полуеврейке...

Замяв для ясности эту проблему, я, собравшись с силами и осушая ее слезы градом своих поцелуев, вознамерился забраться к ней под юбку и уже запустил в ее трусики свою лапу, как вдруг, как будто что-то вспомнив, она извернулась, перестала меня обнимать и снова задала мне все тот же сакраментальный вопрос:

- Я действительно тебе нравлюсь?

И, не дожидаясь на этот раз ответа, стиснула меня в своих объятиях...

Вообще-то, в те годы я был достаточно сильным и спортивным парнем, хорошо плавал на длинные дистанции, мог несколько часов кряду играть в теннис и слегка занимался борьбой и боксом, короче, мог вполне постоять за себя.

Но тут я понял, что я попался как кур во щи - это не были объятья в обычном смысле этого слова, скорее это были стальные обручи, сковавшие меня без всякой надежды на освобождение, оковы, сбросить которые мне было явно не под силу, стальные тросы, обвивавшие меня со всех сторон и не дававшие мне возможности даже шелохнуться...

...И тут перед моим внутренним взором предстала вся моя дальнейшая горькая судьбина, когда меня (а зная злой и ревнивый характер восточных женщин, я нисколько не сомневался, что так оно и будет) за малейшие сексуальные провинности будет настигать карающая длань Томочки, которой я не в состоянии буду сопротивляться и которая, по праву сильного, будет меня лупцевать почем зря, не обращая внимания на мои мольбы о снисхождении и слезы чистосердечного раскаяния...

Быстро в одночасье протрезвев и улучив секунду, когда железная хватка Томочки несколько ослабла и позволила мне немного трепыхнуться, и уже не думая ни о каких поползновениях на ее честь и достоинство, я сумел сползти с кровати и, ссылаясь на необходимость соблюдения приличий, вытащил ее в комнату, где продолжались танцы и стоял дым коромыслом. Помня, как она залихватски опрокинула в себя целый стопарь, мне, с помощью друзей, удалось накачать Томусика до положения риз и отправить ее просыхать домой. К счастью, я больше ее не видел, но полностью успокоился только тогда, когда мне сообщили, что ее труппа отбыла куда-то на Кавказ.

Господа, перед тем, как начать соблазнять очередную красотку, настоятельно рекомендую - в наше время это просто необходимо - выяснить, какого цвета пояс она имеет обыкновение носить... а то вы запросто можете повторить ситуацию, из которой я с таким трудом выбрался.

Следующий, пришедший мне на ум случай, произошел тогда, когда я в шестидесятых годах был послан кафедрой за покупкой такого чуда техники, как перфокарты - в те времена развитого социализма даже такое говно было дефицитом - с трудом выбив у отчаянно сопротивлявшихся снабженцев заветную упаковку перфокарт (тогда не покупали - тогда всеми правдами и неправдами "доставали" нужные вам для нормальной работы вещи) и не надеясь получить номер в гостинице, я решил побродить по Таллинну и утром отбыть в Ленинград, а оттуда уже и в Москву.

И тут - о, чудо! - я увидел пред собою вывеску, гласившую, что в этом ночном ресторане (кажется, это была "Астория") будет представлено ревю, на которое - с ума можно было сойти! - свободно можно было купить билеты. А, надо вам сказать, что в те времена недоброй памяти Никиты Сергеевича, он, якобы озабоченный падением нравственности населения, запретил все вечерние увеселения, на что не решился даже такой криминальный авторитет, как Сталин. Когда зарубежные гости интересовались состоянием ресторанного дела в нашей многострадальной стране, он им отвечал, что советские люди должны утром на свежую голову трудиться, а не пьянствовать... Конечно, к себе он это не относил.