Поющие в терновнике

– Мне полагается что-то вроде отсрочки для раздумья – что я стану делать дальше. Два месяца. И я намерен всерьез поразмыслить верхом на какой-нибудь дрохедской лошадке, а перед тем поговорить с мамой… У меня такое чувство, что я ничего для себя не уясню, пока с ней не потолкую. Но сначала… понимаешь, мне надо набраться храбрости, чтобы поехать домой. Так вот, если можешь, поедем со мной недели на две на Пелопоннес, ты меня там будешь шпынять и язвить за трусость, и до того мне это надоест, что я поскорей усядусь в самолет, лишь бы не слышать больше такого занудства. – Он улыбнулся ей. – И потом, Джасси, не воображай, будто теперь тебе в моей жизни нет места, ни ты, ни мама не должны так думать. Я же твоя совесть, а послушать голос совести иногда полезно.

– Да, конечно, конечно, Дэн, поедем!

– Вот и хорошо. – Он улыбнулся, посмотрел лукаво. – Ты мне правда нужна, Джас. Будешь у меня гвоздем в попе, совсем как в старые времена.

– Ну-ну! Неприлично говорить такие слова, преподобный отец О’Нил!

Дэн заложил руки за голову, удовлетворенно откинулся на спинку дивана.

– Я – преподобный отец! Чудесно, правда? Вот повидаю маму и, может быть, сумею сосредоточить все мысли на Господе. Понимаешь, мне кажется, это для меня главное. Просто думать о Боге.

– Ты бы должен вступить в монашеский орден, Дэн.

– Это и теперь можно, вероятно, я так и сделаю. У меня вся жизнь впереди, спешить некуда.

С приема Джастина ушла вместе с Лионом; она ему сказала, что собирается с Дэном в Грецию, а потом он сказал, что собирается к себе в Бонн.

– Давно пора, черт возьми, – заявила Джастина. – Не очень-то вы себя утруждаете в качестве министра. Все газеты пишут, вы – бездельник, гуляка, только и знаете что развлекаться с рыжими австралийскими актрисами, старый пройдоха.

Лион погрозил ей внушительным кулаком.

– Вы и не подозреваете, как дорого я расплачиваюсь за свои немногочисленные удовольствия.

– Может быть, пройдемся пешком, Ливень, не возражаете?

– Нет, если вы не пойдете босиком.

– Босиком теперь нельзя. У мини-юбок есть свои недостатки; раньше мы ходили в чулках, их ничего не стоило скинуть. А теперь изобрели что-то вроде театрального трико, его на людях не сбросишь, это было бы величайшее потрясение нравов со времен леди Годивы. И если я не хочу погубить колготки, а они стоят пять гиней, волей-неволей надо ходить в туфлях.

– По крайней мере вы пополнили мое образование по части дамского туалета, как верхнего, так и нижнего, – кротко заметил Хартгейм.

– Бросьте! Пари держу, у вас десяток любовниц, и вы всех их раздеваете.

– У меня только одна, и, как подобает хорошей любовнице, она ждет меня в неглиже.

– Слушайте, а мы ведь, кажется, никогда еще не обсуждали ваших сексуальных дел? До чего завлекательно! Какая же у вас любовница?

– Безмозглая белобрысая болтливая сорокалетняя бочка.

Джастина остановилась как вкопанная.

– Вы меня дурачите, – медленно сказала она. – Не представляю вас рядом с такой женщиной.

– Почему же?

– Для этого у вас слишком хороший вкус.

– Chacun a son gout[20], моя дорогая. Я и сам отнюдь не красавец, неужели, по-вашему, я способен настолько очаровать молодую и красивую женщину, чтобы она стала моей любовницей? Да с чего вы взяли?

– Вполне способны! – сердито возразила Джастина. – И еще как!

– Это что же, деньгами?

– Да при чем тут ваши деньги! Вы просто дразните меня, вечно вы меня дразните! Лион Мёрлинг Хартгейм, вы прекрасно знаете, сколько в вас обаяния, не то вы бы не разгуливали в сетчатых рубашках с золотыми медальонами на груди. Внешность – еще далеко не все, а если б было и все, я бы тоже призадумалась.

– Ваше участие во мне очень трогательно, herzchen.

– Почему с вами у меня всегда такое чувство, будто мне за вами не угнаться? – Джастина уже остыла; теперь она стояла и неуверенно смотрела на Лиона. – Вы же говорили не всерьез, правда?

– А как по-вашему?

– Нет! Вы не тщеславны, но сами прекрасно знаете, какой вы обаятельный.

– Знаю ли, нет ли – не важно. А вот что вы находите меня обаятельным, это важно.

«Конечно, нахожу, – чуть было не ответила она. – Совсем недавно я попыталась прикинуть, каков бы ты был в роли моего любовника, но решила, что ничего из этого не получится, ты мне нужнее как друг». Если бы он дал ей это сказать, то пришел бы, пожалуй, к выводу, что его время еще не настало, и действовал бы иначе. Но она не успела вымолвить ни слова – он уже схватил ее в объятия и осыпает поцелуями. На добрых шестьдесят секунд она обмерла, беспомощная, ошарашенная, одержимая одним – найти в себе силы, устоять под этим неистовым, бешеным порывом. Его губы… да это чудо! А волосы, буйные, густые, тоже – сама жизнь, зарыться в них пальцами – наслаждение! Потом он сжал ее щеки ладонями, с улыбкой заглянул в глаза.

– Я тебя люблю.

Джастина ухватилась за его запястья, но не так легко и нежно, как прежде с Дэном, а вцепилась ногтями, чуть не до крови. Отступила на шаг, другой. Стояла и с силой терла губы о сгиб локтя, глаза огромные, испуганные, грудь тяжело вздымается.