Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]

— Говори, быстрей, не томи! — рычит ему навстречу богач.

— Все отлично, хозяин, все — как ты задумал.

— Едут назад?

— Едут, хозяин.

— Молодец, дружище, отлично провернул дельце. Вот тебе за труды.

— Покорно благодарю, хозяин, — сказал слуга, отправляя в карман горсть золотых монет и откланиваясь.

— Да сними ты эту рыжую бороду и усы, даже я тебя с трудом узнаю, — крикнул богач вслед слуге.

Богач просветлел лицом. Вновь заходил по зале, злорадно потирая руки.

— Если я не вижу средств достижения цели, я создаю их. Я был уверен: он захочет вернуться к своему корыту, как только угроза минует. Я вижу насквозь этого молодчика!

— Хвастун, что мне до твоего Ханоха! Дитя наше верни домой, Хану мою ненаглядную!

— Не реви! Вернется Хана жива и невредима. И тут же выдам ее замуж. Довольно с меня ваших женских прихотей! И без того голова лопается от забот. Знала бы ты, женушка, сколь облегчил мою казну добродетельный христианин, пока согласился вступиться за тамошних евреев, — в сердцах посетовал богач и подумал про себя: «Жажда золота иссушает души наших гонителей, хулящих нас за алчность. Какое счастливое сходство!»

***

Ханох и Хана держат обратный путь. Тихо и уныло в карете. Как может, Ханох утешает Хану. “ Да, милый, ты прав, милый» — только и слышит он в ответ.

— Еще два–три часа дороги, и ты — дома. Ночь темна, соседи не увидят, — говорит Ханох.

— А ты, милый?

— Я продолжу путь, к утру доеду. Напишу письмо.

— Буду ждать, — почти беззвучно произнесла Хана, — Опять письмо… Сердце писем не пишет.

***

Как обещал богач жене своей, так и сделал — без промедления выдал своенравную дочь замуж и согласия ее не спросил. И довольны мать с отцом — гора с плеч. И прошли годы. Ханох хоть и шибко продвинулся в делах своих, но скромно полагает, что на ноги пока не встал. «Чтобы дойти — надо прежде всего идти», — вот его слова. Зато жених он завидный. Присматривается. Для сватов — лакомый кусок. И совсем забыл свою Хану. А Хана помнит былого красавца и черные его кудри.

— Яков, ты снова сочиняешь. Разве ты слышал от меня такое? И поворачивается у тебя язык говорить так о замужней женщине? — прервала мужа Голда.

— Да я ничего плохого не имел в виду, Боже сохрани. Так, для красного словца присочинил. Хасиды, ведь правда, вы ничего дурного не подумали? — обратился раби

Яков за спасением к своим слушателям.

— Конечно, раби, не подумали. Продолжай!

— А на этом история кончается, друзья. Какое тут может быть продолжение?

На иную хитрость станет и простоты

Реб Арон — хасид из города Добров. Проездом оказался он в городе Божин. Местный цадик раби Яков уговорил его погостить в Божине в субботу, соблазнив сказками, о которых наслышана вся округа.

На исходе субботы реб Арон с немалым аппетитом съел тарелку борща — ложка в правой руке, ломоть халы в левой — и польстил Голде, хозяйке дома и жене раби Якова, попросив добавки. С гордостью поставила она перед гостем вновь наполненную тарелку. Почему с гордостью? А потому, что Голда по справедливости хотела, чтобы не только сказками, но и чудесным борщом, ею изготовляемым, славился бы их дом.

— Дорогой реб Арон, — обратился раби Яков к гостю, завершавшему трапезу в одиночестве, — ты польстился на наши традиционные сказки, а традиция этого дома требует, чтобы первая сказка звучала из уст новичка.

— Подчиняюсь неизбежному, раби, — сказал реб Арон, — ведь вся ткань нашей жизни соткана из нитей старых и новых традиций.

— Так вот, мой красноречивый друг, если ты чувствуешь, что достаточно подкрепил свои силы, — продолжил раби Яков, — то мы, божинские хасиды, будем рады выслушать историю, которую ты нам расскажешь. Отрабатывай борщ, любезный!

Хасиды за столом добродушно заулыбались, а реб Арон, сбросив на скатерть крошки с бороды и усов, и, нимало не смущаясь новой аудитории и улыбкой ответив на шутку раби Якова, начал рассказ.

***

На перекрестке больших дорог стоял трактир. Хозяйничал в трактире еврей. Дела шли бойко. Во–первых, место выгодное во всех отношениях, во–вторых, хозяин — мастер торговать, а в-третьих, жена его отменно готовит, щедро на тарелки накладывает и до самого верху стопки наливает.

У хозяина была юная красавица–дочь по имени Оснат. Отец не позволял девице на выданье появляться в общей зале на виду у лихих гостей, и сидела Оснат, затворница поневоле, в своей девической комнате одна–одинешенька. Мать возражать не смела, а про себя думала: «В одиночестве и святой дьяволом станет».

Найдя достойное сравнение для чудной красоты дочери, отец полагал, что от множества взглядов сияющие грани алмаза мутнеют, а если хранить драгоценный камень в бархатном футляре и подальше от глаз людских, а потом в нужный момент извлечь его на свет — он заблестит с нерастраченной силой. А что обо всем этом думала Оснат? Вот этого–то мы и не знаем!