Пока бьется сердце

— Дайте кто-нибудь хоть кальсоны, — раздается в темноте голос Степана Беркута. — Неудобно так, да и холодновато…

Кальсоны для Степана находятся.

— После войны возвратишь, заказной бандеролью вышлешь, — смеется боец, выручивший Степана.

— Новые куплю, да еще галстук в придачу, — отвечает Беркут.

Все погружено в кромешную темноту. Над головами шумят вековые липы, потоки дождя хлещут но могильным плитам, барабанят по цинковой монастырской крыше.

Василий Блинов трогает меня за плечо.

— Перекусим что ли?

— Стоит ли возиться, смотри, как льет…

— Не обращай внимания. Подкрепиться надо, иначе богу душу отдашь…

Мой друг возится с вещевым мешком.

— Надрывай меня и себя плащ-палаткой, чтобы еду не замочить, — приказывает Василий.

Слышен скрежет ножа о жесть консервной банки.

— Товарищ политрук, — говорит в темноту Василий, — присаживайтесь к нам, перекусим малость.

Политрук Кармелицкий приподнимается с могильной плиты, шуршит одубевшей плащ-палаткой, подходит к нам.

— Что у вас тут?

— Консервы.

— Не откажусь.

— Тогда идите к нам и берите ложку, — предлагает Блинов. — У меня есть чем и согреться…

— Где добыл? — спрашивает Кармелицкий.

— В первый день, как вошли в Новгород. В разбитом винном погребе наполнил флягу. Берег для особого случая. На войне всякое бывает, порой и эта жидкость очень необходима человеку. Вот и не грех принять небольшую порцию, чтобы согреться.

У Блинова припасен для такого случая небольшой металлический стакан. Пьем по очереди.

— У тебя и сухари не промокли, прямо колдун, — замечает политрук.

— Вещевой мешок под животом держал, — поясняет Василий. — Война войной, а про харчи не забывай.

— Это верно, — соглашается Кармелицкий. — Вижу, человек ты хозяйственный, аккуратный. Все припасено у тебя.

— Без этого нельзя. Воевать не на один день собрался. Налегке по фронтовым дорогам не пройдешь…

— И это правильно. Кстати, нет ли спичек? Мои размокли.

— Найдутся, товарищ политрук. Держите коробку, она в пергаментную бумагу завернута. Сухонькая, как из магазина.

Политрук зажигает спичку. Огонек на мгновение озаряет крохотное пространство под плащ-палаткой, наши головы, склоненные над остатками скромного ужина. Защищены от дождя только головы. Остальное — плечи, спина, ноги мокнут под проливным дождем. Он барабанит по плащ-палатке, по нашим спинам. Дождевая вода хлюпает под животом и грудью, холодит тело.

Где-то в темноте, как хлопок мухобойки, раздается приглушенный пистолетный выстрел. Кто-то бежит в нашу сторону, хлюпая сапогами. Человек останавливается возле нас, натуженно, хрипло дышит, отодвигает край плащ-палатки, которой укрыты наши головы. В лицо бьют колючие струи дождя.

— Товарищ политрук, пойдемте, — зовет Степан Беркут. — Случилась беда…

Кармелицкий вскакивает.

— Что произошло, товарищ красноармеец?

— Техник-лейтенант Воробьев застрелился, — вполголоса сообщает Беркут.

— Не говори глупостей!

— Сам видел. Прямо в висок…

— Только тише, без шума, — предупреждает Кармелицкий.

Бежим, спотыкаясь на могилах, за Степаном Беркутом.

— Здесь, — произносит Беркут, останавливаясь.

Кармелицкий зажигает карманный фонарь. Его слабый, неровный свет с трудом пробивается через густую сетку дождя, ложится масляным пятном на землю, выхватывает из темноты высокую могилу и распростертого на ней человека. Воробьев лежит на спине, широко разбросав руки. В правой — крепко зажат наган, в левой — пучок влажной травы. Лицо у командира взвода восковое, в мелких морщинках, губы полуоткрыты. Капли дождя падают на лицо, смывая кровь, которая сочится из небольшой рамы на правом виске.

— Оставайтесь здесь, — приказывает Кармелицкий. — Не поднимайте шума, об этой смерти не должны знать другие.

Карманный фонарь гаснет, и темнота кажется еще гуще, она давит на глаза. Будто находишься в глубоком, замурованном склепе.

Стоим в темноте, прислушиваясь к удаляющимся шагам Кармелицкого.

На землю рушатся целые потоки воды. Это уже не дождь, а ливень. Блинов сбрасывает с себя плащ-палатку и накрывает ею тело техника-лейтенанта Воробьева.

— Ему уже все равно, — замечает Степан Беркут.

К нам приближаются люди. Слышен топот многих ног, шум плащ-палаток. Вспыхивают карманные фонари. Расплывчатые, мутные луч-и света прыгают по земле.

— Идите по своим местам, товарищи красноармейцы, — приказывает командир полка.

Через несколько минут нас опять разыскал Кармелицкий.

— Надо похоронить человека…

Работаем молча. Тут же и Кармелицкий. Он помогает рыть могилу. В темноте то и дело натыкаемся друг на друга. Пущены в ход малые саперные лопаты, выданные нам перед тем, как идти в Новгород. Яму заливает водой, наверх выбрасываем не землю, а жидкую грязь.

— Надо касками, так будет сподручнее, — советует Степан Беркут.

Управились с делом далеко за полночь. Опускаем в могилу тело Воробьева, завернутое в плащ-палатку, засыпаем яму землей.

Все устали. Хочется спать. Вот так лечь бы прямо под дождем и забыться в крепком сне.

А дождь все льет.