Пока бьется сердце

Ползем дальше. Окоп Григория Розана. Молдаванин скорчился в три погибели. Время от времени он снимает рукавицы и согревает пальцы дыханием. Зубы выбивают дробь. Лицо почернело, губы потрескались.

— Холодно, товарищ Розан?

— Разве это холод, товарищ командир?! У нас в Молдавии под петров день — вот это холод.

— Ты думаешь, я святого Петра не знаю и не ведаю, когда этот праздник бывает? Ведь летом отмечают старухи святого Петра, так что ли?

— Правильно, товарищ командир.

— Значит, холодно?

— Так точно.

— И огня негде разложить?

— Я о Молдавии думаю, и вроде теплее становится.

— Хорошо делаешь, что о родных краях думаешь. Они и есть тот огонь, который согревает солдата. Края твои хороши?

— Ой, как хороши! — нараспев произносит Розан. — Небо синее, виноград, солнце, а девушки — вроде молодого вина — глянешь, и кровь в жилах стучит.

— Ты женат?

— Не успел, товарищ командир! Хорошая девушка осталась в селе.

— Зовут-то как? — живо интересуется Кармелицкий.

— Мариулой.

— Красивое имя, вроде нашей Марии. Вот побьем фашистов и вернешься к ней.

— Обязательно к ней. Потом к вам в гости приеду с Мариулой и дочкой.

— Зачем же с дочкой? Может, сын родится.

— Хочу дочь. Она уважительней. Да и солдатской доли не испытает, на войну не пойдет.

— Разве горька эта доля? Разве горька война?

— Незавидная доля, а война — не мать.

— Но вот воюешь, храбрым солдатом являешься.

— Я мужчина, мне положено воевать. Воюю я по собственному желанию, потому что нельзя мне не воевать. Не буду драться — всю жизнь батраком прохожу, и Мариула батрачкой промается. Знаю я, на что немцы замахнулись.

— Молодец, товарищ Розан, что так понимаешь эту войну. Вот закончится она, тогда, быть может, и я к тебе в гости приеду. Хочу взглянуть на твои края.

— Приезжайте, дорогим гостем будете. Запишите адрес. Всякое случается: может, ранят, к примеру, увезут в госпиталь, в другую часть попаду. Вот и не увидимся.

Кармелицкий записывает адрес Розана.

Наступает ночь. Где-то за плотной пеленой облаков прячется луна, и поэтому видно далеко вперед. Ветер крепчает. Он срывает с косогоров и кочек тучи снега, бросает его в лицо, слепит глаза, обжигает кожу. На нейтральной полосе неистово стонет кустарник, голые ветки бьют по земле, и кажется тогда, что к нашим окопам подкрадывается врат.

Где-то рядом с нами, нервно захлебываясь, застрочил пулемет.

— Что за чертовщина?! — ругается Кармелицкий и бросается вперед на звук пулеметной трескотни.

Еле поспеваю за ним. Наконец достигли окопа, где залег наш пулеметчик. Боец-казах беспрерывно хлещет по кустам свинцовой струей.

— Товарищ боец, что с тобой?! Да очнись ты!

Пулемет умолкает. Боец поднимает голову и удивленно смотрит на нас.

— Зачем стреляешь, куда? — кричит Кармелицкий.

— Немца стрелял, атаку отбивал.

— Какую атаку? — Кармелицкий явно раздражен.

— В кустах немца, много немца идет.

— Да где они, твои немцы?!

Пулеметчик смущен.

— Ты кто будешь, как имя твое?

— Красноармеец Тилла Матьякубов.

— На фронте давно? В боях бывал?

— В боях не бывал, на фронте не бывал. Вчера в окоп командир привел, пулемет дал, стрелять велел.

— До этого из пулемета стрелял?

Боец прищелкнул языком.

— Хорош стрелял, все мишень бил, командир говорил: молодец, Тилла!

— Зачем патроны зря тратишь? Почему стреляешь?

— Мало-мало страшно было.

— Нехорошо, Тилла! Батыр врагов не боится. Ты слыхал, как наши солдаты воюют?

— Слыхал, товарищ командир. Про Кармелицкий слыхал. Карош командир.

— Ты его видел?

Пулеметчик хитровато улыбнулся.

— Командир в окоп не ходит. Ему нельзя тут.

— Вот я и есть Кармелицкий.

— Не верю. Кармелицкий в штабе сидит, план думает.

— Какой план, о чем думает?

— Как немца бить, как Берлин брать.

Выручает майора командир взвода, прибежавший к окопу пулеметчика.

— Товарищ командир полка, во взводе все в порядке! Никаких происшествий нет, — доложил командир взвода.

— И эта стрельба порядок?

Молоденький лейтенант что-то говорит в оправдание, потом набрасывается на Матьякубов а.

— Зачем стрелял, кто велел?

— На войне все стреляй, — невозмутимо отвечает пулеметчик.

— Вы идите, лейтенант, к себе, оставьте нас здесь, — приказывает Кармелицкий.

Тилла Матьякубов почтительно вскакивает и вытягивается в струнку.

— Извините, товарищ командир. Не узнал вас.

— Да как ты мог узнать, когда не видел меня в глаза? Вот теперь и познакомились. Ложись, Тилла, не стой в полный рост: слышишь, как пули посвистывают.

— Я не боюсь, товарищ командир. И вы не боитесь.

— Но перед этим ты боялся?

— Не буду бояться. Куст шумит, снег шумит — думал, немцы. Теперь не боюсь.

— Верю тебе, Тилла. Верю, что хорошим солдатом будешь. До свиданья, Тилла. Давай руку.

В эту ночь мы побывали во всех ротах. Кармелицкий беседовал с бойцами и командирами, выслушивал претензии. Их было немало: пришла смазка для оружия, непригодная к использованию в сильные морозы, задержана выдача обогревательных пакетов, вот уже третий день, как нет почты.

Побеседовал майор Кармелицкий и с командиром Тиллы Матьякубова. Командир полка узнал от лейтенанта, что Матьякубов владеет пулеметом виртуозно, стреляет исключительно метко.