Пока бьется сердце

— Иду в новый полк. Тут должна продолжаться моя служба. Жаль, конечно, прежних друзей, да что поделаешь — война! Не унываю: на новом месте будут и новые друзья. Выхожу на поляну. Вдалеке блиндажи, часовые, а немного на отшибе — кухня дымит. Обрадовался ей, как родной матери: три дня на сухом пайке был. Знакомство с полком начинаю с кухни — примета хорошая. Подхожу ближе и вижу, как верзила-повар черпаком, словно тростинкой, в котле вертит. Думаю, такому оглобля нужна, а не черпак. Делаю умилительное, подхалимское лицо и говорю: «Не попотчуете ли, дорогой товарищ повар, отощавшего и горемычного служивого. Всю дорогу шел и о кухне вашей мечтал». Великан смерил меня взглядом, молча кивнул. Эге, думаю, клюнуло. Усаживаюсь тут же, возле кухни, и не успел глазом моргнуть, как передо мною появился котелок со щами. От их запаха в голове кружение пошло. Начал я ложкой орудовать за семерых. Повар подсел и спрашивает: «Новичок?!» — «Новичок, товарищ повар». — «В боях бывал?» — «Не приходилось, товарищ повар!» Неспроста я солгал: к новичкам, к необстрелянным юнцам, люди относятся всегда покровительственно, рады во всем угодить. Я же, скажу вам, на второе блюдо рассчитывал. Вот тут и стал меня повар поучать, как в бою держаться, как окоп рыть, как из-под минометного огня выходить. Слушаю почтительно и жду, когда же он догадается котлеток подбросить. Тут как назло и расстегнись моя шинель. Увидел повар орден у меня на гимнастерке, вспыхнул от досады, глаза выкатил на лоб, да как гаркнет: ты, мол, обманщик, зачем простаком, невинным ягненком прикидываешься? Уходи, говорит, с моих глаз, людей с кривой душой терпеть не могу. Оробел я. Думаю, если такой схватит ручищами поперек тела, обязательно ребра недосчитаешься. Но повар тут же остыл и оказал примирительно: «Стыд я большой испытываю, что бывалого и храброго бойца военным наукам обучал. Ты уж прости»… Навалил он мне котлет в миску и с собой всякой снеди надавал. Словом, не ошибся я: встреча с полковой кухней — примета хорошая. Все равно, что женщина с полными ведрами. Иди тогда смело, не унывай, все, что задумал — исполнится.

Теперь бывший повар идет рядом с Григорием. Балагур-молдаванин не умолкает ни на минуту. Все мы с интересом прислушиваемся к его беседе с Петром Зленко.

— Ты, Петр о, заповеди солдатские знаешь?

— Ни, Грицко, нэ чув про таки заповеди.

— Тогда запомни, садовая твоя голова. Первая заповедь — никогда, не отрывайся от кухни, иначе без обеда останешься. Вторая — когда обстановка неясная, ложись спать. Пока обстановка прояснится, выспишься. Третью заповедь запомни — не попадайся на глаза начальству, кроме проборки, ничего не получишь…

— Ох, и язык же у тебя, как помело! Брешешь ты все, Грицко.

Григорий не унимался.

— Ты окажи, что солдату страшнее всего на свете?

— Ей-богу, не знаю, — признайся Зленко.

— Тогда запомни: мозоль на ноге — самое страшное, с нею ни отступать, ни наступать…

А Розан продолжал:

— Ты, медведь киевский, знаешь, как сало по компасу находить?

Петро Зленко от души рассмеялся.

— Знову байки казать станешь?

— Ты слушай и на ус мотай. На войне все пригодится. Вот представь, заходишь ты в село и так тебе сальца захотелось, что прямо под ложечкой сосет. Но где достать? Вот тогда и нужна солдатская смекалка. Обратишься ты к хозяйке, но она скажет, что сала у нее уже десять лет, как нет. Клади тогда на стол компас и говори молодке, что стрелка точно покажет, где спрятано это лакомство. Сразу появится перед тобой кусок свежего украинского сала, с чесноком и перчиком. Ты ей назамен баночку или две свиной тушенки или сахарку. Выходит, и вымогательства не будет, и оба вы при хороших интересах останетесь.

Долго еще длится эта беседа. Григорий Розан неистощим на выдумки. Хорошо иметь такого бойца рядом, тогда и ночной марш не будет слишком утомительным, и сон не посмеет одолеть тебя на фронтовой дороге. Идешь легко и свободно, и кажется, что можно пройти, без отдыха, одним махом, сотни километров.

Здравствуй, Днепр!

Тихим летним вечером впереди нас, в легкой пелене тумана, блеснула широкая лента реки. Войска, вытянувшиеся в огромную колонну, на какое-то мгновение остановились без команды. Где-то далеко впереди, в голове колонны, раздался радостный возглас:

— Это же Днепр, товарищи!

— Днепр! Днепр! — разнеслось по колонне, и это восклицание подхлестнуло нас, войска снова рванулись вперед, ускоряя шаг.

Идущий впереди меня боец сорвал с головы пилотку, повернул к соседу ликующее, расплывшееся в улыбке скуластое лицо:

— Карош Днепр! Ой, карош! Как моя Сыр-Дарья карош!

Я узнал пулеметчика Тиллу Матьякубова.

Мы вышли к Днепру севернее Канева. Подуло прохладой, запахам тальника и сырого песка. Слух ласкал мягкий металлический всплеск волн, журчание водоворотов, тот мерный воркующий шум, который издает всякая большая река.

На правом берегу на фоне лилового заката темнеют громады круч. Время от времени они озаряются вспышками орудийных залпов, и тогда шум реки тонет в гуле канонады. Там, на правом берегу, идет бой.