Пока бьется сердце

Я киваю головой: слыхал. О Гусеве рассказывал пан Кручинский. Кстати, этот низенького роста, немного суетливый пан Кручинский стоит сейчас рядом и многозначительно подталкивает меня локтем, как бы намекает, что он говорил нам сущую правду. Сейчас он одет в солдатскую гимнастерку, в армейские бриджи, на ногах кирзовые сапоги. Какой-то старшина хорошо экипировал пана Кручинского. И выглядит пан сейчас заправским солдатом, только без оружия. О том, что пан Кручинский покинул дом, решив быть полезным Червоной Армии, уже знают в этом селе. На него с уважением посматривают сейчас и молодые и пожилые крестьяне.

— Может быть, и не все знаете про пана Янека Гусева, — продолжает старик. — Так слушайте. Лихой это хлопец. Он ваш, русский. Из плена бежал и быстро нашел верных людей. Стал командиром. Как-то в нашем селе был дня два. Хлопцы у него боевые, справедливые. Там и чехи, и французы, и поляки, и русские. Немцы боятся пана Янека. Много беды он наделал им. Мосты взрывал, генералов их убивал. За его голову великие деньги обещают. Дурни эти фашисты. Кто же такого человека выдаст? Дурни, дурни. Теперь, говорят, пан Янек Гусев в Карпатах, там бьет фашистов.

К нам постепенно подходят все молодые парни села. Пусть, мол, легкомысленные паненки танцуют до упада, а им, парням, интереснее побыть в компании людей более солидных. Молча слушают старших, о чем-то перешептываются. Вот один из них выступает вперед и обращается к майору Гордиенко.

— Пан офицер, разрешите спросить?

— Я слушаю пана.

— Я и мои коллеги просим, чтобы нас приняли до вашего войска.

Гордиенко сжимает губы, чтобы не улыбнуться, старается быть серьезным. Некоторое время молчит, подбирая в уме ответ, который бы не обидел этих горячих, хороших юнцов. Парни застыли в ожидании ответа.

— Вы еще совсем молоды, — произносит, наконец, Гордиенко. — Таких и у нас в армию не берут.

Парни не сдаются. Они доказывают, что молодость — это не помеха, что они отлично могут стрелять, а в бою, конечно, будут действовать, как настоящие солдаты. Говорят все разом, перебивая друг друга. И опять, как и в первом польском селе, Гордиенко советует найти штаб польского соединения и уже туда обратиться с такой просьбой.

— Значит, Войско Польское есть? — хором спрашивают парни.

— Есть, панове, оно вместе с нами воюет против фашистов.

— Тогда мы завтра идем в это войско! — восклицает высокий юнец.

Уже совсем стемнело. Звезд не видно, небо внезапно затянуло тучами. Время от времени накрапывает мелкий дождь. Его никто не замечает, люди не расходятся с улицы. Возле костела по-прежнему захлебывается баян.

В гомоне девичьих и солдатских голосов различаю раскатистый смех Григория Розана. И впрямь он будет, если только не остановишь его, танцевать до самого утра. Горяч этот ладный парень! Как будет хорошо, если его дождется смуглявая Мариула!

Иду вдоль села. Возле одного дома невольно замедляю шаг. Окна не занавешены. В комбате светит лампа. За столом чинно сидит усатый старшина и важно пьет из блюдца чай. Напротив примостилась молодая женщина, очевидно, хозяйка дома.

Опять эти усы! Они стали прямо болезнью фронтовиков. Если, окажем, бойцу или сержанту перевалило за двадцать пять, он уже считает зазорным показываться людям без пышной растительности над верхней губой. Эти усы растят терпеливо, ухаживают за ними так, как не ухаживает за своей прической ни одна модница в мире. Стараются отрастить не какие-нибудь плюгавенькие, третьесортные, а настоящие, пышные, завитые в колечки, такие усы, что сам Иван Поддубный позавидовал бы им.

Смотрю сейчас на старшину-усача, прихлебывающего по старому русскому обычаю чай из блюдца, и знаю, что этот боец — желанный гость в доме, и не сделает он ничего дурного, не запятнает чести своей. Наоборот, приласкает детишек, если они есть в семье, окажет доброе слово молодой хозяйке. Уйдет он по военным дорогам, и долго о нем будут помнить в семье, передавать из поколения в поколение рассказ о красивой душе русского человека.

На окраине села, возле приземистого домика — большая группа людей. Различаю в центре группы женщину. Она успокаивает плачущего мальчишку. Худенькое тельце ребенка дрожит, как в лихорадке. Мальчик повторяет одно только слово «татуся» и плачет навзрыд. Вместе с ним плачет и мать. Узнаю печальную историю: три дня тому назад отец мальчика ушел навестить родственников в небольшой соседний городок, ушел и не возвратился до сих пор. Немецкие самолеты сравняли этот городок с землей, не оставив камня на камне.

Вряд ли возвратится домой отец мальчика. Чертова война! Сколько бед ты натворила!

Дождь идет все сильнее. Под ногами уже хлюпает грязь. Возвращаюсь в центр села, к штабу полка. Где-то в темноте раздается жуткий хохот безумной пани Зоськи. Хохот сменяется плачем.

Шумит дождь, шумят высокие тополя, выстроившиеся, как часовые, вдоль сельской улицы. Возле костела уже не слышно ни переборов баяна, ни говора молодежи.