Пока бьется сердце

Макс Винтер, бледный и притихший, обходит комнату, зачем-то трогает на столе посуду, поднимает с пола детский стул, долго смотрит на него. Потом оборачивается к нам, виновато улыбается.

— Может быть, переехали…

— Ты, Максим, поспрашивай, — советует Беркут. — Есть же здесь соседи…

— Надо спросить, — соглашается Макс, по-прежнему, виновато улыбаясь.

Стучим в соседнюю квартиру. Нам открывает сухопарый высокий старик в жилете на заячьем меху. Он удивленно смотрит на Винтера, потом бросается к нему и заключает Макса в объятия.

— Макс! Макс!.. Откуда ты, каким ветром прибило тебя?..

Старик тихо всхлипывает. Руки его дрожат. Мелко дрожит и седая голова.

— Макс! Макс!.. — поминутно повторяет старик.

Сосед Винтера приглашает нас в квартиру. Здесь мы узнаем о печальной участи семьи нашего Максима. Ее забрало гестапо в ту зиму, когда Винтер перешел к нам. О жене и дочери Винтера с тех пор ничего неизвестно. Смотрю на побледневшее лицо Винтера, и в памяти всплывает блиндаж Бойченкова, разговор немецкого солдата с Кармелицким, готовность Винтера пойти на жертвы во имя борьбы с фашизмом. Вот они и жертвы.

В квартиру Курта Вильде — так отрекомендовался нам сухопарый старик — набилось много немцев. Это дряхлые или с физическими изъянами люди, которых пощадила даже тотальная мобилизация. Были здесь и молодые немцы с угодливыми улыбочками. Они раболепно заглядывали нам в глаза и повторяли: «Гитлер капут!»

Возвращаемся назад. Нас провожают Курт Вильде и пожилые немцы.

Степан Беркут кладет руку на плечо Винтера:

— Не падай духом, Максим, — тихо говорит он. — Не надо отчаиваться. Может, еще сыщешь жену и дочку

Винтер печально улыбнулся.

— Они никого не щадят, даже детей…

В городском парке возле походных кухонь выстроились в очередь немецкие дети. Мальчики и девочки. Изможденные лица, тонкие ножки, под глазами нездоровая синева. Стоят с солдатскими котелками немецкого образца, с бидончиками, фаянсовыми мисками, эмалированными кастрюлями. Чинно подходят к поварам, протягивают котелки и произносят: «Гитлер капут!»

Повара ловко разливают в подставляемую посуду жирный солдатский борщ.

Детей окружают бойцы. Угощают сахаром, консервами…

Подполковник Бойченков, узнав, что Макс Винтер семью не нашел и что она увезена гестаповцами, долго молчал, хмурился, затягивался табачным дымом. Затем круто повернулся к Максу Винтеру.

— Я только что разговаривал с начальником политотдела дивизии. Он согласен с тем, чтобы вы, Макс, остались в своем городе. Ведь вы уже дома. Плохо, конечно, что нет семьи, но друзья везде найдутся. Теперь решайте сами, как вам поступать.

Глаза Макса вспыхнули.

— Мне жаль расставаться с вами, — заговорил он, заметно волнуясь. — Я полюбил русских товарищей, многое понял. Хотел с вами пройти путь до Берлина. Но мне надо сразу строить новую Германию.

— Именно новую Германию, Макс! — подчеркнул Бойченков. — Такую Германию, которая не принесет миру беды.

— Тяжеловато тебе будет, Максим, — вмешался в разговор Степан Беркут. — Всех сразу не перевоспитаешь…

— Зато воспитаем их! — ответил Винтер, указывая рукой на детей, выстроившихся у походных кухонь. — И друзья у меня найдутся. Вот они!

Стоявшие рядом с Максом немцы одобрительно закивали головами.

Прощаемся с Максом. Ему несут консервы, куски шпига, сахар. Кто-то дал пару белья, новые салюта.

— Пригодится, Макс… Бери!

Откуда-то появилось байковое одеяло, чистые простыни.

— Принимай, Максим, на обзаведение хозяйством!

Винтер стоит растерявшийся, смущенный. Лишь хлопают за стеклами очков белесые ресницы.

— Спасибо, товарищи, — беспрерывно повторяет он, — спасибо, друзья! Но куда писать вам?

В руки Максима суют листки бумаги, на которых разными почерками написаны адреса: Москва, Рязань, Калуга, Свердловск…

— Пиши, Максим! Пиши, как новую Германию строишь! Трудно будет, обращайся за советом. Поможем добрым словом, одного не оставим.

— Будь счастлив, Максим!

— Не робей, Максим, ты же солдат!

— Под корень руби фашистскую сволочь!

— Не забывай нас!

Мы покидаем немецкий городок. Прощай, Максим! Хороший ты человек. Мы верим в тебя, знаем, что ты победишь!

Солнце уже не жжет, как в полдень. Идти легко. Встречный ветер бьет в лицо. Над немецкими полями звенит, разрастается вширь русская солдатская песня.

А на окраине городка мы долго еще видели в окружении пожилых немцев и детей Макса Винтера. Он на прощание махал нам пилоткой и что-то кричал.

На повороте

Впереди нас, на повороте шоссе, показалась длинная вереница людей, шагающих по обочине дороги. Мы поравнялись с ними. Это — освобожденные нашими войсками угнанные в фашистскую неволю русские, поляки, французы, чехи. Идут в каких-то грязных лохмотьях, худые, как скелеты. Восковые, небритые лица, запавшие глаза, давно не мытые и не причесанные головы. Руки в страшных язвах и кровоподтеках. Больно смотреть на согнутые спины.

Идут медленно, шаркая по пыли полуразвалившимися ботинками.

Мы невольно останавливаемся. Одариваем людей всем, что есть съестного в солдатском вещмешке.