Пока драконы спят

Усилием воли Эрик сдержал крик. Над обессилившей троицей навис дракон-песчаник вдвое крупнее убитого покойницей Криволапой. И отец не защитит от чудища – едва дышит, – и нет дротиков с антрацитовыми наконечниками… Но у Снорри есть меч! Большой, тяжелый, лезвие перевито рунной вязью! Чем дольше держишь «Шип», чем крепче пальцы сжимают оплетку, тем сталь кажется легче, превращаясь в часть тела, продолжение руки – и вот уже десница Эрика стала ровно на меч длиннее. Теперь он готов умереть, защищая Гель и Сохача.

– Не надо. – Голосок у Гель тонкий, девчачий. – Он на помощь пришел. Я попросила. Он хороший дракон, летать умеет. Долина отпустит его, а заодно и нас.

Хороший? По первому зову? Эрику безумно хотелось поверить в сказку о добром, умном драконе, спасающем людей, вот только у песчаника слишком большие когти и острые клыки. И потому – прочь сомнения! Меч – плоть от плоти – толкнул Эрика к чудовищу. Взмах, отблеск безупречной заточки, и…

Светловолосая красотка Гель встала между песчаником и дерзким мальчишкой. И откуда в ней столько храбрости, столько силы?! Эрика едва ноги держали, а Гель скакала по камням, словно жеребенок.

– Помоги нам, дракон! Ты хороший и мудрый, ты помнишь язык людей. Я знаю, ты поможешь! – щебетала она, а песчаник, склонив голову, слушал.

За свою принял? Из-за снадобья, приготовленного из драконьей желчи? Снадобья, которое впиталось в кожу Гель?

Дракон услужливо подставил девчонке перепончатое крыло, будто приглашая подняться к нему на спину. Но Гель не спешила это делать – она положила руки на плечи Эрика, и ему стало тепло и спокойно, он понял, что напрасно размахивал мечом.

Вместе они втащили бездыханного Снорри на бугристую спину ящера, потом Эрик принес их нехитрые пожитки.

– Держись за шипы, – посоветовала Гель. – Куда твой отец хотел нас отвести? Что сказать дракону?

– Я много раз спрашивал отца, но он… Думаю, он хотел найти стурманов.

– Сильных людей? Значит, нам к морю!

Песчаник медленно поднялся в воздух. Живот, раздутый втрое от обычного, стравливал жуткую вонь. От смрада в голове у Эрика зашумело. Гель потеряла сознание чуть раньше.

Высоко-то как!

Высоко…

Дом-людоед, или Четвертый рассказ о ненависти

Голова раскалывается. Мура лежит в траве и воет от боли. От собственной боли, помноженной на страдания братца Икки. Не соврал перевозчик: мозги едва не выдрало из черепа, расплескав по Межмирью липким, вязким. Есть ли одзи-вадза[14] от разрывной пули страданий? Что, если в ответ жахнуть зарядом бронебойной бодрости? И вскочить на ноги, и кинуть по сторонам чистым, без кровяных прожилок, взором?

Не дома – в Мире ином уже, и потому надо встать, надо укротить боль. Кто знает, какое зверье готово прямо сейчас напасть на Муру, сожрать Икки.

– А-а-а-а!!

– О-а-а-а-а-а!!

Вспышки разноцветных огней-фейерверков пронзают череп от глазниц до затылка. Текут струйки из носа и, испаряясь желтым туманом, слепят глаза, жгут ресницы, опадают пеплом на грудь. Вскрыть бы тупым ножом брюхо и вывалить кишки. Самое время размазать по траве сгустки запекшейся крови. Хохотать и плакать. Вспоминать отца и безмятежность Китамаэ в лучах пятой луны…

Где ты, отец? Что с тобой?! Как ты?!

Муре плохо. Он обнажен. Багровый дым клубится в зрачках. И будто растоптали его каждую косточку и срастили потом, кое-как соединив обломки. Икки рядом, слабый, жалкий. Мура всем сердцем жаждет помочь брату – и попросить об одолжении.

Второе желание сильнее в разы.

– Брат! Убей меня, брат! – орет Мура. Из-за боли у него пропала способность различать мысли близнеца.

– И ты, брат, убей меня! Убей!

Ответный крик валит Муру, который поднялся уже было на колени. Эхо в ушах. Молот раз за разом касается затылка и проминает виски, вышибая сукровицу из-под век. В позвоночник насовали раскаленных игл. В пятки тоже. И под ногти.

Великая Мать Аматэрасу, избавь от мук! Если это и есть Суша, то пусть Мура захлебнется в пучине Топи. Он ползет к брату, и чем ближе они становятся, тем нестерпимей мучения. Похоже, Икки чувствует то же самое:

– Стой! Не надо! Стой!

Он бьет Муру пяткой в лоб, опрокидывая на спину. Мура растерян: как же так, брат нанес оскорбление, расплата за которое – смерть?.. Мура в ярости. Но нет сил подняться. Нет сил вцепиться Икки в горло. Вообще нет сил! Он проваливается в пустоту, он падает, широко раскинув руки…

…Холодно.

Дрожь сотрясает юного буси. Роса на лице, влага в подмышках и в паху. Волосы пропитались холодной водой. Полумрак. Уханье ночной птицы, шорох листвы, обдуваемой ветром. Под ногами твердыня, но не бетон, не пластик – что-то вроде суглинка. Почва, вспоминает, Мура. На Суше это называется «почва». А еще – «земля».

Мура встает на колени. Выпрямляется в полный рост. Зрачки постепенно привыкают к необычному для Китамаэ световому спектру, веки раздвигаются шире, радужки выпучиваются, будто желая отслоиться в траву, спрятаться от всего и вся.

И брата рядом нет.

Где ты, брат?

* * *