Пока драконы спят

— А-а, понятно. — С рожи болотника посыпалась ряска морщин, брызнули черной слизью пиявки губ, заскрежетали зубы панцирями жуков-плавунцов. — Отцу помочь хотел? В Топь прыгну, никто меня не съест, все мне можно?! — Дух в ярости плевался болотной жижей, изо рта его выпрыгивали лягушки, и уж они-то вместо него говорили-квакали.

Спустя пару минут дух успокоился:

— А хочешь крысиную лапку? У нас тут отличные крысятки водятся! Хочешь?

— Бры-м-м? Мм-м? П-ыы-мм! — Эрик вежливо отказался от угощения.

— Ну, как знаешь. — Дух раздумал делиться. — Уходи. Слаб ты еще с самим Свистуном тягаться. Слаб. Ты б с судьбой своей сначала совладал. Судьба — она как дракон, спит себе, никого не трогает. Но как только проснется… Иди уже! Хватит тут!..

И в тот же миг Эрик очнулся у догорающего костра. Отец спал. Урд мазала обнаженную Гель снадобьем цвета утренней росы. На девичье тельце капала кровь из рассеченной старушечьей руки.

— И?.. — прошептала Криволапая.

— Нет, — ответил Эрик.

Урд скорбно качнула подбородком, завалилась на бок и умерла.

9. Жажда и голод

Где в последний раз легла Криволапая, там ее и оставили. Шакалы в Долине не водятся, а драконы, как объяснил отец Эрика, падалью брезгуют. Отныне старуха, да простит она Снорри Сохача, — всего лишь падаль.

Сохач связал кончики усов и потряс бубном над остывшим телом. Бубен откусил ему мочку уха. Пора в дорогу, путники и так задержались в пустоши.

— Как ты? — Рыжий парнишка помог девчонке одеться. Тело ее светилось радугой: снадобье медленно впитывалось в кожу.

Гель промолчала в ответ. Она плакала и собирала слезы в горсть, чтобы в знак своей безутешной скорби смочить губы покойницы.

Пока длилось прощание с Урд, все было спокойно и размеренно. А потом окованный сапог Снорри болезненно, со всего размаху впился в крестец Эрика:

— Проворонил пахарей, щенок?!

— Отец?! За что?! За что, отец?! — Эрик прикрыл лицо беспалыми перчатками, опасаясь родительской ярости и зная, что только покорность защитит его от расправы.

— Пахари… — Голос Сохача дрогнул. — Как мы теперь? Через Долину, а?

Пока Эрик следил за Гель, запрещая ей подняться, пахари, испуганные пробуждением дракона, ускакали в пустошь. Три дня и три ночи длилась охота на песчаника, а за это время хороший пахарь, да еще со страху, сумеет далеко уйти. Да и завертелось все как-то — готовка снадобья, путешествие в Запретные Миры… Эрику не до того было. А теперь-то что уж?..

Обратная дорога закрыта. Мытари и рады бы пустить, но пещера Мимира только в одну сторону направляет. Пещера — самый короткий путь в Долину. И самый длинный — из логова драконов.

— Пешком, значит, по пустыне. Без воды. И жрать нечего. Спасибо, сын. За смерть нашу.

* * *

Сколько шли, Эрик запамятовал. Он устал отвлекаться на смены дня и ночи. Если ледяной мрак выдувал из-под плаща полуденный зной — значит, настала ночь. Воздух похож на расплавленный свинец — день овладел пустошью.

Жарко или холодно, рассвет или закат — Эрику уже все равно.

— Пить! — то и дело вскрикивала Гель.

— Пить! — шептал мальчишка.

— Все за глоток из родника! — молил Проткнутого Сохач.

А Долине не было конца и края: пыль, обломки древних гор посреди желто-серой равнины, туши спящих драконов и кости, отбеленные солнцем. Песок и камни. Песок днем, ночью камни. И наоборот.

Пили кровь.

Когда от жажды Гель падала, Снорри ковырял ножом запястье, сливая в рот малышки живительную влагу. Сам длинноус пил из прокушенного горла Эрика. Эрик — из ранки на девичьем бедре.

Голод утоляли плотью Сохача.

— Все равно бубну отдавать. Лучше уж вам, детки мои. — Снорри отсек мизинец, разделил на две части: поровну Эрику и Гель.

Потом — второй мизинец. И мизинцы ног. И…

* * *

Если смотреть от пещеры Мимира, драконья пустошь — впадина на день перехода вразвалочку с обедом и полуденной дремой. К ужину — прощайте, песчаники, с вами весело, но мы спешим, дела. Кстати, куда спешим, зачем?

Эрик устал спрашивать отца о цели их изнурительного путешествия:

— Далеко путь держим?

— Далеко, — цедил сквозь зубы Снорри и поправлял на плече котомку, которая так и норовила свалиться.

Эрик вновь и вновь молил о снисхождении, но длинноус лишь отмахивался: рта не раскрывал, берег силы. И не зря берег — спустя пять дней и ночей ему пришлось нести два отощавших детских тельца. Утром шестого дня у воина подогнулись колени. Снорри рухнул лицом в груду черных камней. Острые сколы рассекли его лоб, но из раны не пролилось ни капли — он все сцедил, сверх меры балуя Гель, а через нее и сына.

Эрик закрыл глаза — и провалился в пустоту между Мирами. В лицо парнишке повеяло освежающим ветерком…

Очнулся он в тени. А ведь вокруг не найти ни единого дерева или же валуна, способного укрыть путника от жара небес.

Тень падала от перепончатых крыльев.