Пока дышу...

Снова поддавшись волне теплых воспоминаний, Сергей Сергеевич подошел к сыну, ласково взъерошил его волосы.

— Ты со мной, как с ребенком, — нерешительно проговорил Слава, и нельзя было понять, правится ему это или нет.

— А ты всегда для меня будешь ребенком, — ища его взгляда, ответил Сергей Сергеевич.

В столовой они остались одни. Мать унесла последние тарелки и позванивала теперь посудой в кухонной мойке.

Слава чувствовал, что отец ждет объяснений, и после паузы проговорил, не поднимая головы:

— Ты считаешь, что тебя не в чем упрекнуть?..

Голос его дрогнул. На миг Кулагину показалось, что сын сейчас расплачется. Он наклонился, чтоб заглянуть ему в глаза, но не сумел, и попытка вышла ненужной, неловкой.

Кулагин ждал. Но больше ничего не было сказано. Казалось, что-то важное могло сейчас случиться, но не случилось, и этот миг прошел.

Кулагин вздохнул, отошел от сына, и эти несколько шагов обернулись вдруг большим расстоянием между ними. Говорить было трудно и не о чем, а молчать еще труднее. И в поисках выхода из напряженной тягостной паузы Сергей Сергеевич сказал:

— Славушка, ты там, кажется, членские взносы забыл заплатить? Посмотри свой комсомольский билет.

— Откуда ты знаешь? — поразился Слава. И явно смутился. Он, подобно отцу, был человеком пунктуальным, и потому упрек показался ему вполне заслуженным. Только откуда все-таки отец знает? Неужели проверяет его карманы?

Сергей Сергеевич с удовольствием наблюдал смущение сына. Слава богу, молодость еще свое берет, еще не отучился краснеть.

— Мир тесен, мой друг, — уже серьезно сказал Сергей Сергеевич. — Ты задержал машину Прямкова, а он и заметил непорядок в твоем билете. Но я не знал, что ты стал таким активистом! С чего это тебя повело? Нашел, как время тратить!

Слава сидел весь какой-то ощетинившийся, готовый к решающему прыжку.

— А не ты ли, папа, упрекал меня в том, что я оторван от коллектива, что я прослыву снобом, «рафинэ» и прочее? Тебя ведь тревожит то, кем я прослыву, а не кем стану.

— Давай прекратим эту нелепую пикировку, — устало сказал Кулагин-старший. — Ты, кажется, хочешь предъявить мне сегодня счет за все девятнадцать лет. Я не банкрот, могу оплатить, но только не сегодня. На сегодня — хватит!

Славе снова стало жалко отца. Он видел, что тот плохо себя почувствовал. И все же не оставляла мысль, вернее, даже не мысль, а уверенность, что, был бы в машине не Прямков, а еще кто-то, отец вместе с ним смеялся бы над этой историей и, довольный, хлопал бы Славу по плечу.

— Я пошел, — хмуро сказал Слава и шумно отодвинул свой стул.

Сергей Сергеевич проводил его взглядом. Не зная, как унять волнение, он долго шагал взад-вперед по столовой, размышляя о том, что произошло — не сегодня, не вчера и не год назад. Но когда же? Ведь этот мальчик на фотографии, который держит на поводке маленькую собачку, был совершенно  е г о  мальчиком. И этот — по пояс в море, с бликами воды на лице и слипшимся чубом — тоже. Тут ему было лет пятнадцать, что ли… Когда же он ушел?

Сергей Сергеевич пошел было на кухню, но, приблизившись, услышал, как Анна Ивановна гремит кастрюлями, и передумал, вернулся, лег на диван, вытянулся и, чувствуя смертельную усталость, закрыл глаза. И вечно-то она суетится, возится, даже некогда поговорить серьезно! Бестолковая жизнь!..

Тревога не отступала, сердце билось с перебоями. Он нащупал собственный пульс, прислушался, но тут же впал то ли в сон, то ли в какое-то полуобморочное забытье и очнулся лишь от испуганного голоса жены:

— Что с тобой?

Она подняла руку, щелкнул выключатель. Сергей Сергеевич зажмурился от яркого света.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Потуши свет, — расслабленно сказал Сергей Сергеевич. — Просто голова болит. И не говори так громко… И оставь меня в покое…

Пораженная не столько словами, сколько тоном, каким они были сказаны, Анна Ивановна, тихо ступая, сгорбившись, вышла и беззвучно закрыла за собой дверь.

Но сон не шел. Беспорядочно метались мысли. И вдруг Кулагину стало страшно: он силился вспомнить лицо сына, и это ему никак не удавалось.

Сергей Сергеевич стиснул диванную подушку, перевернул ее, с силой ударил кулаком и снова уронил на нее голову.

— Что же это? Он от меня отступается?.. Отступается?.. Отступается?.. — несколько раз повторил он, не замечая, что разговаривает сам с собой. — Нет, не так. Отрекается! Но какая разница? Никакой!..

…А Анна Ивановна вихрем влетела в комнату Славы.

— .Что там у вас произошло? — оглядываясь на дверь, спросила она.

Тот сидел за столом, напряженно о чем-то думал и не сразу поднял глаза на мать.

— Славочка, — торопливо заговорила она. — Ну, пойми, пойми наконец, как ему трудно. Ведь как раз сейчас решается вопрос о НИИ. Он может стать директором! Ему это важно!

— Но я-то тут при чем? — с подчеркнутой отчужденностью спросил Слава. — Мне лично это совершенно неважно. И ты за него не волнуйся: хочет стать директором — станет. А я хочу совсем другого — хоть час побыть один.

Анна Ивановна, всхлипнув, вышла. Слава звонко набросил крючок на петлю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ