Пока есть юность

– А что тут думать… – с тяжёлым придыханием сказал он и оглянулся на экран, а затем на витрину. – Что тут думать, дорогая… знаешь, каждый раз вот так сидишь и болеешь за них, будто за команду какую-нибудь. Вот она не выигрывает, а ты всё болеешь и болеешь за неё, даже уже и не знаешь почему. Просто нравится, что ли. Чем-то цепляют. И каждый раз думаешь: ну вот, сейчас. А нет, фиг тебе. Да… и вот опять. – он стал тереть лицо руками, уже опьянел. – Слушай, родная, повтори мне. – сказал он и стукнул квадратный стакан об стойку.

«Болеет он. Будто это спорт какой-то. Нет, это война. Гражданская. А на ней нет болельщиков, лишь солдаты, которыми никто не хочет быть».

– Простите, а что у вас было.

– Да во… – сказал он и стал показывать на бутылки, но его руку шатало.

– Вот это, бурбон…

– Да какой, бля, бульон, виски этот, шотландский, ну во, че ты?

Я взяла бутылку и налила на глаз сорок миллилитров. Мерный стакан я куда-то дела.

– Э-э, двойной был.

Я налила ему ещё.

– Лед?

– Да, давай два кубика, не-не-не, три, давай три, – показывал мне он пальцами, – и себе налей.

– Мне нельзя.

– Можно, я тебе говорю, можно. Твой жирный хрен уже убежал давно. Давай, вместе со мной.

– Да вы не понимаете, нельзя.

– Слушай, что заладила, нельзя-нельзя. Ты не волнуйся, я не пьяный, я тебя не заставляю со мной тут пить. Стопочку. Одну. На посошок, а потом проводишь меня до этого чёрного хода. Домой поеду, ну его нахрен.

Как только он это сказал, прозвучал такой взрыв, что всё внутри затряслось. Витрина дернулась. Бутылки чокнулись друг с другом на полках, а все люди машинально пригнулись к полу.

– Лучше подождите, сейчас нельзя.

Он цыкнул.

– Опять нельзя. Это…это, – махнул он рукой на витрину, – это надолго, я тебе говорю. Ждать нечего. Это на всю ночь. Убьют, значит, убьют. Уже все равно как-то. Да… а ты че?

– Что?

– Как ты тут, а? Кто тебя сюда такую красивую пустил.

– Сама себя пустила.

– А-а, сама себя. И стоишь, трясёшься. Поэтому говорю, выпей. Легче будет. Что, мужа или парня нету?

– Нет.

– Ну хорошо, а батя?

– Отец далеко.

Он опять цыкнул.

– Слушай, ниче у тя нет.

– А это… а мама? Ну мама то есть?

– Мама есть.

– Ну блин, и че? На кой она тебя пустила? Или ты уже заботишься о ней? Слышь, ты если че, извиняй, конечно, я так…

– Да всё нормально. – ухмыльнулась я. – Нет, мама у меня очень даже самостоятельная. И куда состоятельнее, чем я.

– А что ты тут тогда забыла?

– Работаю.

– Лан, как звать?

– Тина.

– Тиночка, красавица, за тебя, давай, чуть-чуть.

Я выпила с ним, хоть мне и нельзя. И дело не в начальстве. Но я проглотила половину стопки, и алкоголь тёплым облачком опустился в лёгкие.

– Всё, красавица, на. – он с размахом прилепил купюру к стойке. – Аривидерчи, выпроваживай меня.

Я проводила его до чёрного хода. У двери сидел охранник. На его столике стоял маленький телевизор, чей экран был разрезан на четыре серых квадратика видеокамер. А в руках он держал свой планшет и следил за событиями на улице.

– Сань, открой, я выпущу человека. – сказала я ему.

Охранник наш очень толстый. В потной синей рубашке, которая уже превращалась в бирюзовую. Он лениво поднялся, открыл дверь, заглянул в серое мутное пространство и кивнул мне головой. Я выпустила мужчину и только захотела закрыть, как услышала голос девчонки. Я остановила руку. Раскрыла пошире. Вгрызлась глазами в серость, пытаясь что-то выцепить. Вдруг, действительно, показалась молодая девушка. На вид лет восемнадцать. С длинными, пышными, русыми волосами. На лбу ссадина. Свежая. Кровь так и сочилась. Глаза красные и заплаканные. Слёзы уже высохли и оставили следы на пухлых белых щеках. Она дрожала и всхлипывала. «Совсем ещё ребёнок. Ну куда ты. За каким идиотом ты пошла? Вот тебя мама куда пустила?»

– Пожалуйста, можно войти? – стала она умолять.

Я молчала, но мне сразу же стало стыдно.

– Давай, забегай.

– Тин, нет. – встрял Саня. – Если они узнают, что мы её пустили, тогда они имеют право ворваться. Тин, не надо. Они тут всё перевернут, а нас уволят, если вообще не посадят.

– Сань, пожалуйста. Я так не могу. Ну не могу. – он стал жаться, мотать головой. – Сань, ну когда я тебя подставляла? – он поднял руки и сдался, сел на своё место и сделал вид, что ничего не видит.

Я взяла девочку за руку. Захлопнула дверь и поднялась с ней наверх. Мы спрятались в подсобке среди металических шкафчиков для одежды, под тусклой лампочкой, висящей на проводе. Я по дороге захватила перекись из аптечки, а у себя в сумке нашла ватные диски. Стала обрабатывать её ссадину. Она морщилась от боли.

– Спасибо вам…. Спасибо большое, я… мне казалось… – захлебывалась она воздухом, будто лёгкие переполнены.

– Тише, детка, успокойся. Всё позади. – стоило мне убрать ватку, как кровь снова собиралась и затопляла рану. – Кто это тебя?

– П-полицейский.

– Не слабо он. На, прижми.

– Вы ведь разрешите мне остаться?

– Думаю, тебе поскорее нужно домой. У меня скоро закончится смена. Я тебя отвезу, не волнуйся. – как только я это сказала, страх у неё вспыхнул в глазах, карие зрачки расширились, она поставила руки впереди себя и снова вся затряслась.