Пока я жива

Я полна жизни и счастлива, что сейчас, здесь, на этой земле, мы вместе.

Двадцать девять

У меня из носа льется кровь. Замерев в прихожей перед зеркалом, я смотрю, как она заливает мне подбородок, течет на пальцы, пачкая ладони. Кровь капает на пол, размазывается по узору ковра. — Пожалуйста, — шепчу я. — Только не сейчас. Не сегодня.

Но кровь не останавливается.

Я слышу, как мама наверху желает Кэлу спокойной ночи, закрывает за собой дверь спальни, идет в туалет. Я слышу, как она писает, потом спускает воду. Представляю, как мама моет руки над раковиной, вытирает их полотенцем. Может быть, разглядывает себя в зеркале, как я здесь. Интересно, ее мысли так же далеко отсюда, как мои? Удивляется ли она своему отражению в зеркале?

Мама закрывает дверь туалета и спускается по лестнице. Едва она ступает на нижнюю ступеньку, как я преграждаю ей дорогу.

— О боже!

— У меня кровь течет из носа.

— Да она бьет фонтаном! — Мама жестом подзывает меня к себе. — Скорее, сюда!

Она вталкивает меня в гостиную. Тяжелые тусклые капли падают на ковер. У меня под ногами расцветают маки.

— Садись, — командует мама. — Откинься назад и зажми нос.

На самом деле нужно делать как раз наоборот, и я игнорирую мамины слова. Через десять минут за мной зайдет Адам, и мы поедем на танцы. Минуту мама таращится на меня, потом выбегает из комнаты. Я решаю было, что ее тошнит, но она возвращается с кухонным полотенцем и сует его мне:

— Откинься. Прижми полотенце к носу.

Мой способ не сработал, и я послушно делаю, что велят. Кровь течет мне в горло. Я глотаю, сколько могу, но кровь наполняет рот, и я не могу дышать. Я выпрямляюсь и сплевываю в полотенце. Влажно блестит темный сгусток крови. Вне тела кровь смотрится странно.

— Давай сюда, — говорит мама.

Я протягиваю ей полотенце; прежде чем его свернуть, мама внимательно рассматривает пятно. Теперь ее руки тоже перепачканы в крови, как и мои.

— Мам, что мне делать? Он вот-вот придет.

— Сейчас остановится.

— Посмотри на мою одежду!

Мама удрученно качает головой:

— Лучше ляг.

Этого тоже делать нельзя, но кровь останавливается, так что хуже уже не будет. Мама присаживается на краешек дивана. Я откидываюсь на спину и гляжу на яркие, исчезающие во тьме фигуры, представляя, что нахожусь на тонущем корабле. Тень хлопает крыльями.

— Тебе лучше? — беспокоится мама. — Намного.

Кажется, мама мне не поверила, потому что она выходит на кухню и возвращается с формой, полной кубиков льда. Мама садится на корточки у дивана и высыпает лед себе на колени. Лед соскальзывает с ее джинсов на ковер. Она подбирает один кубик, вытирает пыль и протягивает мне:

— Приложи к носу.

— Лучше пачку замороженного гороха.

Задумавшись на секунду, мама выбегает из комнаты и возвращается с пакетом кукурузы:

— Пойдет? Гороха не было.

Я смеюсь. Значит, все не так уж плохо.

— Что? — спрашивает мама. — Что смешного?

Ее тушь размазалась, волосы растрепались. Я тянусь к ней, и мама помогает мне сесть. Я чувствую себя дряхлой развалиной. Опускаю ноги на пол и зажимаю переносицу двумя пальцами, как меня учили в больнице. Кровь стучит в висках.

— Никак не останавливается? Я звоню папе.

— Он подумает, что ты не смогла справиться сама.

— Ну и пусть.

Мама быстро набирает номер. Ошибается и набирает еще раз.

— Ну же, давай, — еле слышно шепчет она.

В комнате стоит полумрак. Орнамент на камине выцвел добела, словно кости.

— Не отвечает. Почему он не берет трубку? Неужели на дорожке в боулинге так шумно?

— Мам, он в кои-то веки выбрался из дому. Оставь его в покое. Мы сами справимся.

Мама меняется в лице. Она ни разу не присутствовала при переливании крови или ломбальной пункции. Ее не было рядом, когда мне делали трансплантацию костного мозга. Она могла очутиться в больнице с любым из множества диагнозов, но ей повезло. Даже обещания чаще меня навещать стирались с наступлением Рождества. Пришел ее черед столкнуться с действительностью.

 — Мама, тебе придется отвезти меня в больницу.

Она пугается:

— Папа забрал машину.

— Вызови такси.

— А как же Кэл?

— Он спит.

Мама растерянно кивает: вся эта процедура ей неведома.

— Напиши ему записку.

— Мы не можем оставить его одного!

— Мам, ему одиннадцать лет, он почти взрослый.

Секунду мама колеблется, а потом ищет в записной книжке телефон такси. Я рассматриваю ее лицо, но мне трудно сосредоточиться. Помню только выражение страха и смущения. Я закрываю глаза и представляю себе мать, которую видела в каком-то фильме. Она жила на горе; у нее было ружье и куча ребятишек. Она вела себя спокойно и уверенно. Я примериваю ее образ к собственной маме, точно заклеиваю пластырем ранку.

Когда я снова открываю глаза, мама, зажав в руке полотенце, тянет меня за рукав куртки.

— Тебе, наверно, нельзя спать, — предполагает она. — Давай поднимайся. Ой, звонок.

Жар застилает глаза, я иду как во сне. Мама поддерживает меня. Мы вместе ковыляем в прихожую. Я слышу, как стена мне что-то шепчет.

Но это не такси. Это Адам. Он оделся для свидания. Я пытаюсь спрятаться, улизнуть в гостиную, но он меня видит.

 — Боже, Тесс! — выдыхает он. — Что случилось?