Читаем Пока королева спит полностью

Мету, мету, мету я. Листья и прочий мусор. Хотя листья зелёные, жёлтые и красные – разве это мусор? Осень наступает в душе моей. Печаль холодит в объятиях. Нет уверенности в завтрашней игре в преферанс… и так из седмицы в седмицу.

И тат ко мне в размеренную жизнь – от одного взмаха метлы до другого – ворвались мальчишки и загалдели, из их хаотичных выкриков я нацедил страшную новость: "Филиппика убили!" Филиппов много на свете, но мальцы галдели о своем товарище – худеньком мальчугане в очках и с вечно задумчивым видом, он тоже иногда запускал змеев и учился рисовать, отпускал в одиночное плавание модели кораблей и много читал, короче, он был разносторонне развит, если исключить область физической культуры – бойкая девчонка могла его легко одолеть в драке, но он никогда не доводил своих дел до потасовки с дамой. Известен он был ещё и тем, что сочинял стишки, их называли филиппиками, вот текст, пожалуй, самого известного стиха:


Маленький мальчик нашёл арбалет.

Все люди гуляют, а магистр – нет.


– Ему двадцать ударов по пяткам присудили! – перекричал всех остальных Шкет. – Когда палач его бить стал, Филиппик ни разу не крикнул, а на пятнадцатом или шестнадцатом…

– Шестнадцатом! – уточнили остальные.

– Он… он… – Шкет пытался не заплакать. – Обмяк как-то и набок стал заваливаться… а палач…

– Иуда! – обвинил палача хор мальчишек.

– Он, значит, ещё четыре удара… а когда… Филиппик уже не дышал… Боцман, почему до сих пор не ударили в колокол? Королева должна знать, что здесь творится. Долой магистра!

– Долой магистра! – завопили пацанята.

– Тихо! – пришлось взять на себя непопулярное дело. – Тихо, я сказал! Не время сейчас орать. За Филиппа отомстим, когда срок придет.

– Когда он придет? ты как все взрослые… ты… ты – равнодушный!

Слово "равнодушный" повисло в воздухе свинцовой гирей и ничего не могло сдвинуть её с места…

Мету, мету, мету, я. Листья и прочий мусор. Да, листья – это мусор (по циркуляру для дворников). Ш-шить, ш-шить – щекочет мостовую метла. Сведённые скулы не дают улыбки родиться на моем лице. Да и чему улыбаться? Сквозь сомкнутые губы, под ритм метлы выдыхаю тревожные для власть захватившего Маркела строчки:


Маленький мальчик нашёл арбалет.

Все люди гуляют, а магистр – нет.


Руки заняты метлой, а мысли – свободны. Вот в них-то я не мету, я протираю и холю чужой арбалет. Я знаю – не я из него выстрелю. Но есть уже на свете арбалет, который оборвет жизнь магистра. Я это знаю также точно, как и то, что я не боцман, а дворник, хотя и не дворник, а Боцман. И арбалет не подведет – за ним ухаживают опытные в этом деле руки, не калечные. Руки не мои и в то же время мои. Мы разные, на разных сторонах, и в то же время мы – одно. Ш-шить… ш-шить…

Так я до сих пор толком и не познакомился со всеми беженцами с первого этажа (ладно, ладно – выпить), зато не прошло и года как я начал монтировать второй звонок, чтобы часто приходящие ко мне мальчишки не беспокоили наших новых соседей, к самим-то соседям вряд ли бы кто часто звонил – пойди найди сородичей среди разбросанных по всему городу горемык. И аккурат в момент, когда я ввернул последний шуруп, раздался звонок. Пришлось оперативно слезать со стремянки и открывать дверь. На крыльце стояла стройная блондинка с рюкзачком за плечами, короткие шорты открывали слишком много для боцмана, который уже неделю не видел своей женушки. В шортах, у нас же осень… но ноги – будь здоров у неё… такие бы ноги закинуть на плечи…

– Здравствуйте, у вас есть свободные комнаты? – спросила незнакомка и вошла, не дождавшись моего "да".

– Первый этаж весь занят… – слишком скованно для хозяина дома сказал я и закашлялся, чтобы вернуть нормальный голос с сексуальными оттенками.

– А второй? – спросила она и вновь прошла мимо меня на лестницу, я не успевал отвечать.

Надо было сказать: "Занят" или что-то другое более вежливое, но однозначно дающее понять: нет. Нет – именно то слово, которое я должен был высказать, по крайней мере, твердо про себя. Но основной инстинкт уже толкал в диафрагму и рвался на волю (и это бы совсем не инстинкт самосохранения!).

– Нет, – я так и сказал, но этого никто из нас не услышал.

Она уже оглядела спальню наверху и поняла, что хозяйка хоть и есть, но уже долго не спит здесь… и вот блондинка уже принимает душ, она уже выходит из душа, она уже обнимает меня. Нет. Это я уже обнимаю её…

Магистр

Тысячелетний магистрат принял больше миллиона беженцев из соседних стран, вынужденные переселенцы размещены и накормлены, а ещё обеспечены работой – они строят новые дороги и социально-культурные объекты. К сожалению, штата силовых структур стало явно не хватать, чтобы достойно охватить понаехавших. А ведь они не просто так приехали, они привезли с собой идеи… которые на таможне, к сожалению, от багажа не отфильтруешь. Была бы у непокорных граждан одна шея. Так легко было бы её перерезать…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Зулейха открывает глаза
Зулейха открывает глаза

Гузель Яхина родилась и выросла в Казани, окончила факультет иностранных языков, учится на сценарном факультете Московской школы кино. Публиковалась в журналах «Нева», «Сибирские огни», «Октябрь».Роман «Зулейха открывает глаза» начинается зимой 1930 года в глухой татарской деревне. Крестьянку Зулейху вместе с сотнями других переселенцев отправляют в вагоне-теплушке по извечному каторжному маршруту в Сибирь.Дремучие крестьяне и ленинградские интеллигенты, деклассированный элемент и уголовники, мусульмане и христиане, язычники и атеисты, русские, татары, немцы, чуваши – все встретятся на берегах Ангары, ежедневно отстаивая у тайги и безжалостного государства свое право на жизнь.Всем раскулаченным и переселенным посвящается.

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее