Пока мы лиц не обрели

- И тогда, - продолжал жрец, - злые сестры задумали погубить Истру. Онипринесли лампу…

- Но зачем она - то есть они - хотели разлучить Истру с сыном Талпэль? Ониже видели дворец!

- Они хотели погубить ее именно потому, что видели ее дворец.

- Но все-таки - почему?

- Из ревности. Муж и дворец Истры были красивее, чем те, что были у сестер.

И вот именно тогда я решила написать эту книгу. Долгие годы до этого распря между мной и богами была почти забыта; я стала думать почти как Бардия: чем меньше связываешься с богами, тем лучше. Часто я даже почти не верила в существование богов, хотя и видела одного из них собственными глазами. Память о его голосе и лике я надежно заперла в одном из самых темных сундуков моей памяти. Но в тот миг мне снова ясно вспомнилось, как я была бессильна перед ними - незримыми и могущественными, как они - неуязвимые по своей природе - уязвили меня в самое сердце, как они все навалились на меня одну и превратили мою жизнь в нескончаемое мучение. Все эти годы они играли со мной в кошки-мышки. Хвать! - и жертва снова бьется в острых когтях. Но я не мышь, я могу говорить. И писать. Никто не делал этого прежде, но я решилась: правда о преступлениях богов должна быть сказана.

Ревность? Чтобы я - и ревновала к Психее! Мне стало тошно при одной мысли об этом вздорном и пошлом предположении. Видно, у богов понятия о чести такие же, как у черни. Им не пришло на ум ничего другого, кроме измышлений, достойных уличных нищих, храмовых шлюх, рабов, бродячих псов. Неужто и лгать-то они не умеют по-божески?

- …и она бродила по миру, обливаясь слезами.

А, это старик. Он все еще говорит. И как эти слова эхом перекатываются у меня в ушах! Я сжала зубы и попыталась успокоиться, а не то звуки завладеют мной и я перестану понимать, что происходит на самом деле. Я уже почти слышу, как она плачет под дверьми храма…

- Довольно! - закричала я. - Неужто ты думаешь, что я не знаю, когда девушки плачут? Они плачут, когда их сердце разбито. Говори, старик, мне все равно!

- …обливаясь, обливаясь слезами, - повторил он. - И Талпэль, которая ненавидела Истру, завладела ее душой. А Иалим не мог ничем помочь, потому что Талпэль была его мать и он ее боялся. И Талпэль подвергала Истру всяческим мучениями заставляла ее браться за тяжкую работу и исполнять невозможные задания. Но Истрасо всем справилась, и Талпэль позволила ей вернуться к Иалиму и стать богиней. Икогда это случается, я снимаю с богини черный покров и меняю мои черные одеждына белые, а затем мы подносим ей…

- Ты хочешь сказать, что настанет день, когда Истра вновь вернется к своемубогу, и тогда вы снимете с нее черный покров?

- Мы снимаем покров каждую весну, и тогда я меняю свои одежды…

- Какое мне дело до того, что ты там меняешь! Я хочу знать, случается ли этона самом деле! Истра - она все еще бродит по земле или уже стала богиней?

- Чужеземка, ты не понимаешь! Священное предание, оно о священном - о том,что мы делаем в храме. С весны и до конца лета Истра - богиня. Затем во время жатвымы вносим в храм лампу, и бог улетает прочь. Тогда мы покрываем Истре лицо. Всюзиму она бродит по свету, испытывая лишения и обливаясь слезами…

Он не знал ничего. Для него не было никакой разницы между жизнью и служением в храме. Он даже не понимал, о чем я его спрашиваю.

- Старик, мне рассказывали это предание и по-иному, - промолвила я. - Мнекажется, что у сестры - или сестер - богини были и другие причины, чтобы вестисебя подобным образом.

- Я и не сомневаюсь, - ответил жрец. - У ревности всегда найдутся причины.Вот, скажем, моя жена…

Я не стала его слушать, попрощалась и вышла из прохлады храма под темную сень деревьев. Между стволов поблескивало пламя костра, разведенного моими спутниками. Солнце уже закатилось. Я скрыла мои чувства, которых и сама не могла понять. Но вся прелесть нашего осеннего путешествия поблекла в моих глазах, и я старалась хотя бы не испортить настроения своим спутникам. На следующий день я окончательно решила, что моя душа не обретет покоя, пока я не напишу книгу - обвинение против богов. Мысль о книге жгла меня изнутри, она была для меня как младенец в чреве для матери.